Лишь любовь разобьет тебе сердце

Ее имя произносится как «Мика», хотя по правилам американского произношения должно звучать как «Майка». Мама даже сначала хотела изменить написание, чтобы людям было легче его правильно произносить, но папа заявил, что это лишь в угоду американцам, потому что Мика должна гордиться японским именем, которым ее назвали. А потом Мики не стало, и теперь уже не важно, как это имя писалось и произносилось.

Давно, несколько лет назад, я сказала Дре, что для меня Мика до сих пор жива. И моя подруга не стала смеяться надо мной. Правда, вытворила кое-что похуже: рассказала об этом своей сестре. А та сболтнула их маме. А та, в свою очередь, поделилась с моей. И мне тогда пришлось обратиться к психотерапевту, который повторял, словно заклинание: «Мика умерла, Мика умерла». Я это понимаю. В конце концов, я была рядом с ней, когда это случилось. Но это вовсе не означает, что я больше не вижу ее. Я просто никому об этом не говорю.

После того разговора с Дре я больше никогда не упомянула имени моей сестры в чьем-либо присутствии. Ее имя уподобилось проклятью, которое вслух не произносят. Теперь я обращаюсь к ней по имени, только когда мы вместе.

– Оставайся со мной, Рейко, – просит она, спрыгивает с моей кровати и кружится по комнате. – Ты же обещала, – переходит Мика на японский.

Между собой мы всегда говорили по-японски. Вместе собирались переехать в Японию и учиться в папиной альма-матер – Токийском университете. Она бы, конечно, отправилась туда на два года раньше меня, но и я собиралась поехать в Токио, и там мы могли бы вместе снять квартиру. У нас даже был альбом с вырезками, куда мы вклеивали картинки мест, которые мечтали вместе посетить в Азии, и воображали себе квартиру нашей мечты. Мика часами сидела в интернете, разглядывая карты и красивую мебель, потом мы распечатывали эти картинки, аккуратно вырезали и вклеивали в наш «японский альбом». У нас с ней все было распланировано.

После смерти Мики я перестала вслух говорить по-японски и в этом году буду подавать документы в УКЛА[7] вместе с Андреа. Одна без сестры я ни за что не поеду в Японию и ни с кем больше не буду разговаривать по-японски. Но даже если бы я и хотела, то все равно не смогла бы: слова застревают в горле. Они умерли вместе с Микой. И теперь, когда она говорит со мной по-японски, я всегда отвечаю ей по-английски. Но иногда все же заглядываю в наш альбом. Мика отходит от кровати и рассеянно берет со стола голубой камешек.

– А этот Сет, он что, твой парень? Мне кажется, он довольно странный.

– Он не мой парень, – отвечаю я.

Я не пытаюсь понять, откуда Мика узнала и про Сета, и про то, какой он. Мике я не задаю никаких вопросов из боязни, что, если я покажусь ей слишком уж любопытной, она исчезнет навсегда. А потом она переходит на шепот:

– У меня никогда не было парня. Настоящего. Такого, с кем все было бы серьезно.

И вот уже, кажется, в миллионный раз мое сердце разрывается от боли за мою сестренку. Временами я начинаю сомневаться, что оно когда-нибудь заживет. Пока оно только разрывается. Я привлекаю ее к себе.

– Бойфрендов сильно переоценивают, – говорю я. – Так что ты мало что теряешь. Иди ко мне. Я заплету тебе волосы. Хочешь в колосок или во французскую косичку?

Она с печальной улыбкой смотрит мне прямо в глаза:

– А мне вот кажется, что я абсолютно все теряю.

Глава 7 Весна

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО я решаю остаться в комнате с Микой. Мы с ней смотрим по YouTube уроки красоты, и я разрешаю ей меня накрасить. Я никуда не выхожу, пока не подходит время помочь папе с ужином, и только тогда оставляю Мику наедине с книжкой. Вернувшись к себе в комнату за резинкой для волос, вижу, что ее там уже нет, но знаю, что она вернется. Она всегда возвращается.

Я ставлю на стол четыре чаши с домбури[8] с лососем – сашими на белом рисе. В центре стола блюдо с простым салатом из огурцов, моркови и дайкона. Мои родители оба любят готовить, а значит, дома нас всегда ждет вкусная еда. Мама садится за стол рядом со мной, ее светлые волосы собраны на макушке в высокий хвост. Взглянув на меня, она удивленно поднимает свою идеальной формы бровь.

– С тех пор как тебе исполнилось четырнадцать, я не видела у тебя на лице ни блесток, ни голубых теней. Даже не знала, что у тебя сохранилась эта неоновая штука.

Я украдкой стираю часть макияжа салфеткой. Не могу же я сказать маме, что меня сегодня красила Мика, поэтому я так смешно и выгляжу.

– Ты похожа на клоуна, – бросает мой сидящий напротив брат Коджи.

Я бросаю в него смятой салфеткой, перепачканной голубыми тенями.

– Ой! – кричит он, но смеется и запускает в меня своей салфеткой.

Я тоже смеюсь. И мне немного совестно смеяться вместе с Коджи, потому что Мика раньше тоже с нами вместе хохотала, а теперь ее нет. Где она только пропадает, когда я ее не вижу? Когда Мики не стало, Коджи было всего девять лет. Теперь ему четырнадцать – столько, сколько было Мике. Не знаю, что он о ней помнит, потому что я никогда не завожу разговоры о сестре ни с ним, ни с кем-либо еще. Смыв остатки голубого макияжа, я отгоняю прочь мысли о Мике.