Лишь одна Звезда. Том 2

— А ты, Рука, что же?.. — с хитрецой заводит Билли. — Мы все слышали, как обещал: пнем мерзлых задниц так, что до Первой Зимы полетят. Было? Было. А теперь что? Лижешь эту мерзлую задницу, язык на локоть высунул. А нам затираешь: все устроится, все устроится… Что устроится? Когда владыка ледышек укоротит — мы где окажемся?

— Гробки-гвоздики, — вставляет с радостной усмешкой Весельчак.

— Ты, солдат, как с сержантом говоришь?! Свинья безрогая!..

— Да ладно тебе, не служись. Ледышки рядом нетуть… Вот ты нам правду скажи: как встретим искор — что будем делать?

— Не твоего ума вопрос! Ты ходить научись и колоть. А за стратегию лорды будут думать.

— Стратегия? — не унимается Билли. — Передохнуть поскорей, чтобы не страшно?

— Билли, закрой колодец! Побьют ледышки искор — это как пить дать! Ты, главное, ходи как следует…

— Ледышки искор?.. Ага, держи карман!..

Отряд принимается спорить о том, кто кого побьет. Лениво, без азарта. Собачий холод, пресная каша да волчина-кайр — вот настоящие заботы. А уж кто кого победит — вопрос такой далекий, что глупо переживать о нем всерьез. Искровики владыки — кто они?.. Что умеют?.. Как выглядят?.. За вычетом Джоакина, отряд состоит из крестьян. Соседнее село для них — неблизкий свет; город Лабелин — центр мироустройства. Никто в глаза не видал ни воинов владыки, ни искрового оружия. Потому крестьянские парни так охотно и пошли на сторону северян: искровики императора представлялись далекими, туманными и нестрашными… а вот кайры были о-ох как близко.

Один из них возникает за плечами Руки Доджа, и сержант подпрыгивает на ноги:

— Кончай жрать! Стройся, свиньи безрогие, козлы полосатые! Стрррройся!..

Я служу в войске Ориджина. Я — меч герцога!

Джоакин повторяет эту мысль. Начищает бархоткой до блеска, пытается согреться в лучах. Такое себе тепло… не печурка.

Отряд марширует до заката. Тренируют: «в защиту», «пехота», «конница». Это значит: сомкнуть строй, закрыться щитами, выставить копья. Против пехоты — в руке на весу, чтобы колоть; против конницы — на упор древком в землю. Щитов не хватает, потому их выдали только первой шеренге. Парни пытаются орудовать копьями с помощью одной правой. Выходит скверно: они и двумя-то руками не справлялись. То и дело кто-то во второй шеренге получает от впереди стоящего собрата удар древком по колену, поминает Праматерь. Билли просит дать щиты второму ряду — для защиты от первого. Кто-то смеется. Сержант брызжет слюной:

— В оборону!.. Конница!..

Припав на одно колено, солдаты втыкают древко в землю, выставляют острия перед собою на уровень конской груди.

— Встать, стройся. В оборону! Конница!.. Встать, стройся. Конница!.. Встать, стройся. Конница!..

Они вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, вскакивают и приседают, доходя до полного дубового отупения. За полсотым разом копья приучаются твердо смотреть в нужную сторону. Рука Додж самодовольно бранится:

— Можете же, скоты плешивые!

Тут кайр впервые проявляет нечто вроде чувства: щерится краем губы. Изо всего отряда один Джоакин понимает смысл. Ухмылка эта говорит: вы — мясо. Отруби. Тяжелая кавалерия пройдет по вам и даже не споткнется. Ваши копья — слишком короткие и легкие, против рыцарей нужны пики вдвое длиннее и толще. Но вам такие не дать: вы и с этими хворостинами едва справляетесь. А духу в вас — как в кроликах. Когда земля под вами запляшет от копыт, побежите кто куда с криком: «Мамочка, спаси!» И подохнете, даже не поняв, что сами себе приговор подписали. Для конника нет добычи легче, чем бегущий пехотинец.

Немножко теплее делается Джоакину от того, что он один уловил мысль кайра. Как ни крути, а он — воин, не чета этим. Не потроха и не мясо, а подлинный меч! Хотя и без меча… И следом тут же накатывает тоска: я — боец герцога Ориджина. Почему, тьма сожри, я ползаю в грязи вместе с мужиками?..

— В оборону — пехота!.. — вопит Рука Додж, сбивая Джоакина с мысли.

— К бою! В атаку!.. Стой, стройся. К бою! В атаку!.. Стой, стройся. В защиту — пехота!..

По правде, думать приходилось редко. Все время что-то отвлекало, будто боги присматривали, чтобы голова Джо была свободна от печалей. Утром — холод, зубы стучат. Днем — муштра: тупой труд до полной одури, будто и вправду скотина, впряженная в плуг. Вечером — поесть и быстро спать, пока брюхо не переварило скудный харч и кое-как чувствует себя сытым. Однако временами — в строю, на передышке, в очереди за кашей, ночью, проснувшись от холода, — все-таки заползала в башку мыслишка и думалась. Я — боец. Славный мечник, сын рыцаря! Я служу в войска герцога Ориджина! Отчего же все так… так… и вслух не скажешь то слово, что на язык просится?

А следом — если мысль накатывала перед рассветом, когда обратно уже не уснешь, слишком трясет и в животе урчит, — следом приходило еще: тьма, что же осталось от меня?! Воин без доспехов, мечник без меча. Любил милашку — погибла. Любил красавицу — стала чудищем. Шел служить герцогине — теперь подчиняюсь тупому мужлану. Что с моей жизнью сделалось?! За что серчают боги?