Лишь разумные свободны

Бертон явился ко мне поздно вечером, прошел двадцать восьмой день процесса, я был вымотан до предела и вовсе не только необходимостью вытаскивать Бойзена, еще три процесса висели надо мной дамокловым мечом, нужно было готовиться и к ним, причем, должен сказать, там-то дела выглядели куда более благоприятными для защиты, в двух из них — оба были связаны с недоказанными попытками ограблений — я собирался выйти победителем, но изучение материалов требовало времени, возвращался я домой не раньше десяти часов и в тот вечер собирался принять душ, выпить чаю — никогда не пью на ночь крепких напитков, даже если собирается хорошая компания — и отправиться в постель. Визит Рика заставил меня переодеться — наши отношения были вполне приятельскими, но все же я не мог появиться перед гостем в пижаме, будто дядюшка Римус.

— Извини, что вытащил тебя из постели, — сказал Бертон, расположившись перед телевизором. Разговаривая со мной, он продолжал смотреть на экран, где «Реал» теснил к штрафной футболистов «Мадрида», и, по-моему, мозг его работал в это время в двух совершенно независимых режимах — умение, которому я так и смог научиться. — Есть кое-какой материал, который тебе может пригодиться.

— Давай, — сказал я, тщетно пытаясь приглушить звук — Бертон немедленно усиливал громкость, не глядя в мою сторону.

— Черт, — воскликнул он, — эти болваны опять проиграют! Извини, Дин, ты знал, надо полагать, что полиция подозревала Бойзена в том, что Бенджамена Вершбоу он отправил к праотцам по заказу Большого Папы?

— Конечно, — коротко ответил я, морщась от воплей болельщиков — «Реал» забил второй гол и при счете два-ноль команды ушли на перерыв. Комментаторы в студии принялись спорить о том, кто сегодня играл хуже всех, и я все-таки приглушил звук.

— Большой Папа, — продолжал я, наливая гостю рюмку «Наполеона», — был еще тот тип, с его смертью ночная жизнь в нашем городе стала чуть спокойнее. Но Вершбоу Бойзен убил исключительно из любви к искусству. Большой Папа к этому не имел никакого отношения — версия проверялась на стадии предварительного следствия. Хотя Бойзен и Большой Папа действительно были знакомы…

— А ты знаешь, что Большой Папа был ревностным католиком и не упускал случая послушать мессу?

— Конечно, — нетерпеливо сказал я. — Если это все твои новости…

— Я еще не начал, — сказал Бертон, бросив на меня кроткий взгляд. Он всегда так делал, прежде чем ошеломить какой-нибудь неожиданной информацией. — Связи Папы с католической церковью оказались куда более глубокими, чем он старался представить. Не знаю, что известно полиции, и не представляю, как это может помочь тебе в защите Бойзена, но дело в том, что Большой Папа был членом «Опус деи».

— Есть факты? — спросил я. Вряд ли Бертон сумел обнаружить настоящие доказательства, «Опус деи» — тайная папская гвардия — не допускала утечек информации, я не помнил случая, когда «Опус деи» прокололась бы настолько, чтобы это название всплыло в ходе хотя бы одного судебного разбирательства.

— Доказательств нет, конечно, я не Интерпол, — Бертон допил наконец свою рюмку, из которой он цедил мелкими глотками, не отрывая взгляда от экрана, где комментаторы в студии были готовы, похоже, вцепиться друг другу в глотки. — Но вот что удалось обнаружить, когда я работал по связям твоих «Христианских паломников».

Рик полез в боковой карман, вытянул оттуда лазерный диск и протянул его мне.

Я оставил Бертона досматривать матч и отправился в кабинет. Голова у меня раскалывалась, но я перестал о ней думать, когда начал смотреть материал — здесь были не только донесения одного из сотрудников Бертона, но и фотокопии кое-каких документов, а также звуковые файлы.

Похоже на то, — думал я, переключая изображения и прерывая на полуслове речи свидетелей, чтобы потом послушать их более внимательно, — похоже на то, что Большой Папа действительно был связан с этими итальянскими мафиози, именующими себя тайной папской гвардией. У Ватикана были свои интересы — далеко не только теологические — в любой части земного шара. Большой Папа — в миру Доменико Чекетти, хозяин спортивного комплекса «Бернардито», — был сыном итальянского эмигранта, переехавшего в Штаты в начале двадцатых годов. Карьеры он на новой родине не сделал, попадался на мелких мошенничествах и в тюрьме провел больше времени, чем на свободе. Но все-таки успел жениться и наплодить шестерых детей — Доменико был самым младшим и самым талантливым. Во всяком случае, он хорошо усвоил, что с полицией лучше не иметь никаких дел — и ни разу не попался, хотя я-то знал, сколько раз его хотели прижать и каждый раз отступались, поскольку он либо предоставлял неопровержимое алиби, либо находил нужных свидетелей, а его бухгалтерские книги всегда отличались образцовым порядком, и хотя эксперты из отдела экономических преступлений уверены были в том, что многие счета подтасованы, доказать это им не удалось ни разу.