Лишь разумные свободны. Компиляция (СИ)

Анита оказалась не такой, какой я ее представлял — в ней было не меньше двухсот фунтов веса, огромные груди выпирали из платья, будто паста, выдавленная из тюбика. Когда Анита наклонилась, чтобы заглянуть в машину, мне показалось, что грудь ее сейчас отвалится или потянет женщину к земле, как привязанная к шее свинцовая гиря.

— О чем нам разговаривать? — сухо спросила Анита. — Я не хочу иметь с этим никакого дела, слышите? А если здесь появятся репортеры, я на вас, адвокат, подам в суд.

Я вышел из машины, за моей спиной хлопнула вторая дверца — Ревекка не стала дожидаться, пока я подам ей руку. Взгляд Аниты лишь на мгновение задержался на моей спутнице.

— Можно подумать, — сказал я, — что это не вашему мужу грозит смертный приговор.

— Mi esposo, — буркнула Анита. — И чем быстрее его приберет Господь, тем лучше.

— Вы надеетесь, что вашего мужа приберет именно Господь, а не Дьявол? — спросил я.

— Вы ехали из Финикса, чтобы поговорить об этом?

— Может, войдем в дом? — предложил я.

— Pase, — сказала Анита.

В гостиной первого этажа стоял огромный телевизор — дюймов сорок, не меньше, показывали новости с выключенным звуком, диктор канала Fox News беседовал с репортером, находившимся в Каире, о чем извещала бегущая строка. Детских голосов не было слышно и в доме, хотя присутствие детей все-таки ощущалось — на полу были разбросаны части несобранного пазла, в углу скучал большой разноцветный мяч, а диван был покрыт флагом футбольного клуба «Мадрид реал» — бедняга Рик болел за эту команду, и цвета ее были мне хорошо знакомы.

Ревекка села в дальнем углу дивана, сдвинув флаг, взглядом показала мне, чтобы я не обращал на нее внимания и вел разговор сам.

— Миссис Бойзен… — начал я.

— Фамилия моего отца — Матеуала, — прервала меня Анита.

— Хорошо, — сказал я, помедлив. — Вы должны понять простую вещь — по решению суда имущество господина Бойзена будет, скорее всего, конфисковано, и, поскольку ваш брак больше не является тайной, вы останетесь без дома… вообще без ничего.

— Я — гражданка Мексики! — сказала Анита таким тоном, будто мексиканское гражданство освобождало ее от любой ответственности и вообще было высшей наградой после Нобелевской премии.

— Это не имеет значения, — терпеливо объяснил я. — Между Соединенными Штатами и Республикой Мексика существует протокол о выдаче преступников и решении имущественных споров от восемнадцатого октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, и согласно этому документу…

Анита не слушала — фраза оказалась слишком длинной, — но суть поняла мгновенно: дом у нее могут отнять.

— Es imposible! — заявила она, выпятив грудь так, что тонкая ткань платья натянулась и четко обозначились тугие соски. — Есть завещание. Стив все нам оставил.

— Могу ли я, как адвокат вашего мужа, ознакомиться с этим документом? — поинтересовался я.

— No, — отрезала Анита.

Мы говорили еще полчаса, хотя мне было ясно, что добиться от этой женщины нужной информации не удастся.

— Анита, — сказала неожиданно Ревекка, прервав на полуслове мой монолог о правах, предоставленных законом штата Техас осужденным на смерть. — Все это чепуха, дорогая. А вот если вы не узнаете точное время казни вашего любимого Стива…

Впервые за время нашего разговора я увидел, как эта женщина вскинулась:

— No faltaba mas! — воскликнула она. — Об этом сообщают по радио, я знаю! Это показывают по телевидению! Я увижу это!

Она несколько раз повторила «это», прежде чем до меня дошло, что Анита имеет в виду демонстрацию в прямом эфире процесса казни осужденного на смерть преступника. Когда лишали жизни Мак-Колина, это видели миллионы людей, и, на мой взгляд, не было передачи более гнусной — я не понимал, какое удовольствие (именно удовольствие, я точно знаю, я видел этих упырей, наблюдавших за казнью по большому ящику в ресторане на девятой улице) получают люди, когда на их глазах убивают человека; негодяя, убийцу, но все же не бабочку, не муху, не таракана какого-нибудь. В шестнадцатом веке парижане с полуночи собирались на Гревской площади, чтобы присутствовать при сожжении еретика или повешении вора — но в те времена, возможно, не было других развлечений?

Я всегда был против публичности, я был против и смертной казни как таковой, но изменить закон не в моей власти, с этим я готов смириться, но как, черт побери, понять жену осужденного, которая ждет-не дождется, когда ЭТО покажут по телевидению в прямом эфире?

— Вы ненавидите мужа? — вырвалось у меня.

— Я люблю Стива! — сказала Анита с таким пылом, что сомневаться в ее искренности мог бы лишь человек, абсолютно чуждый людских страстей.

Я видел, как улыбнулась Ревекка — похоже, она лучше меня понимала чувства этой женщины.

— Вы этого не увидите, — сказала Ревекка. — Прямая передача из тюрьмы будет отменена.

— No… — растерялась Анита. — No puede ser… Есть же правила.