Лишь в твоих объятиях

— Теперь понятно, почему… вас послали искать моего отца. Вы сказали, что у вас есть таланты, которые необходимы для таких поисков, и я все гадала, что вы имели в виду.

— Да. Хейстингс обратился к моему начальнику, и тот послал меня.

Она несколько раз моргнула, потом сглотнула, и он не мог оторвать глаз от ее шеи.

— Тогда… Значит, министерство внутренних дел интересуется тем, где мой отец? Почему?

— Я не знаю. — У него были лишь некоторые подозрения, и только. Алек старался гнать все это от себя, решив, что годы жизни среди лжецов, мошенников и прочих негодяев сделали его чересчур подозрительным. Вероятнее всего, исчезновение Тернера связано с каким-нибудь несчастным случаем или его решением сбежать от семьи. Если какое-либо из его подозрений оправдается, он без колебаний сообщит ей об этом, но в отсутствие доказательств…

Ее плечи поникли.

— Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем о том, что с ним случилось. И узнаем ли вообще хоть что-нибудь. Я все больше убеждаюсь, что он совсем не тот человек, каким мы его знали, и каким он был в наших глазах.

— Я не считаю, что все потеряно, — сказал Алек. — Пока еще нет.

Она смотрела на него, и робкая улыбка тронула ее губы.

— Спасибо вам, — шепнула она. — Ваша уверенность придает мне сил.

Алек понимал, что она имеет в виду. В те дни, после Ватерлоо, только один Питербери знал, что он жив, и единственный верил в то, что он ни в чем не виноват. Всего один человек был на его стороне, но это так много значило, хотя Питербери действовал мучительно медленно и с такими мерами предосторожности, что, казалось, ничто никогда не изменится к лучшему. Алек месяцами влачил жалкое существование, и только поддержка верного друга была для него лучом света во мраке. А теперь рядом с ним стоит Крессида Тернер, на которую благотворно влияет его присутствие. Она верит в него и смотрит на него сияющими глазами. Как-то непривычно ему было ощущать себя человеком, на которого рассчитывают, но это не чувство гордости или тревоги, а удовлетворение от того, что он может помочь выжить.

Он протянул руку, и она с готовностью ухватилась за нее, продолжая робко улыбаться. Он шагнул к ней.

— Оставайтесь, — сказал он. — Вам здесь рады. Если хотите, оставайтесь.

Ее губы раскрылись. Жилка на шее обозначилась сильнее. В ее взгляде было желание и неуверенность.

— Мне бы хотелось, чтобы вы остались, — прибавил он. Она кончиком языка провела по нижней губе — гибельно для него. Он сделал следующий шаг, и их уже ничто не разделяло. Ее голова запрокинулась назад, и она призывно качнулась навстречу ему. Алек уже почти коснулся ее губ. — Останьтесь, — выдохнул он. — Пожалуйста.

— Да, — шепнула она, и он поцеловал ее.

Когда их губы встретились, Крессида почти перестала дышать. Каждая жилочка в ней замерла — она боялась рассыпаться на тысячу осколков, пока он нежно, благоговейно целовал ее. Он все еще удерживал ее руку в своей, так что соприкасались только их руки, но нечто гораздо большее удерживало ее на месте. Крессида представления не имела, что будет дальше. Ее неудержимо влекло к другому разбитому сердцу, влекло нечто такое, что было сильнее желания. И пока они целовались, в ее сознании всплыло изречение ее отца, которое он любил повторять во время игры в карты: «Кто не рискует, тот и не выигрывает». Сегодня эта отцовская фраза вполне соответствовала ее состоянию.

Глава 21

Июль 1815 года

Лес Суань, Бельгия

Алек несколько дней приходил в себя после ухудшения его состояния, вызванного путешествием в Брюссель. Джеймс Питербери нанял экипаж и отвез его обратно на ферму, пообещав приехать, как только разузнает что-нибудь. Похоже, он поверил Алеку, по крайней мере, на тот момент, и был готов ему помогать. Конечно, это его мало утешало, но давало хоть какую-то надежду.

Рана у Алека снова стала открываться, и вдова Густав хлопотала над ним, качала головой, бинтовала туже, чем прежде, и бормотала что-то неразборчивое. Он был уверен — вдова хочет, чтобы он как можно скорее поправился и убрался восвояси, но теперь идти ему было некуда. Он не только не мог отправиться в Англию или снять комнату в Брюсселе, он не имел права даже высунуть нос из леса, чтобы, не дай Бог, не наткнуться на кого-нибудь.

Алек пребывал в шоковом состоянии. Ему оставалось только бесконечно размышлять над тем, как и почему его вдруг стали считать изменником. Джеймс сумел выяснить только то, что доказательством измены послужили какие-то бумаги, якобы найденные в вещах Алека после сражения. Или это ужасная ошибка, которую можно было бы сразу обнаружить, прочитав бумаги, или кто-то намеренно подложил их в его вещи. Мрачные мысли одолевали его, когда он раздумывал над тем, кто бы это мог быть и зачем он это сделал. Ему приходило на ум лишь одно объяснение. И если он был прав, то человек, имевший такой коварный замысел, легко мог его осуществить после сражения, воспользовавшись царящим вокруг хаосом.