лишь ненадолго оставляю
земной тернистый свой удел.
В часы стихов, в часы раздумий,
в часы свободы от богем
весьма тактично, без прелюдий
спешу на встречу я в Эдем.
Скука
Скука заела под ленью дня,
в халат завернулась неуклюже душа,
стыд не грызёт, всё – трын-трава,
прочь, суета, к чертям на рога!
Скука всё ест да кровушку пьёт,
сети свои коварно плетёт,
душа всё ленивей и уж нагло орёт:
«Витать желаю, подать самолёт!
Подать самолёт! Телу – вина!
Чтоб ум отдыхал, а совесть спала!
Чтоб суета с чертями была!
Да маету с собой забрала!»
Скука заела под ленью дня,
в халат завернулась неуклюже душа,
стыд не грызёт, всё – трын-трава,
скука опасна и очень страшна.
С возрастом
Вера с возрастом лишь крепчает,
а душа ищет райский уют,
«Прости, Господи!» чаще слетает
с уст, читавших когда-то этюд.
«Боже, сколько? За что же всё это?» –
вопрошают лишь ныне уста,
шлют мольбы, но всё без ответа
и, как прежде, глухи небеса.
Думы с возрастом гораздо мудрее
и пронзительней смотрят глаза,
нет, не спорю, взгляд всё ж острее,
но замылен он у юнца.
Жаль, но только придёт его время
и былая уйдёт острота,
яркость красок угасит бремя,
непростая людская стезя.
Чувства с возрастом стократ нежнее,
и этого никому не отнять,
сердце бьётся немного быстрее,
спешит, чтобы не опоздать.
Немного быстрей и открыто,
но только всё ж тяжело,
ведь сколько всего пережито
и сколько ещё суждено.
О чёрт, ей-богу
О чёрт, ей-богу, мне бы знать,
что предстоит еще отведать:
успею стих ли дописать,
с прекрасной дамой отобедать?
Успею ли детей поднять,
увидеть внуков становленье,
и хватит сил ли устоять,
когда явится Провиденье?
О чёрт, ей-богу, что молчать,
будь добр тихо мне поведать:
когда с тобою встречи ждать,
как долго по земле мне бегать?
Когда решишь меня прибрать,
ты не тяни, бери мгновенно,
не страшно мне ведь умирать –
привык я уходить почтенно.
О чёрт, ей-богу, что сказать,
чтоб от души, но не злословить,
чтоб кости не перемывать,
а сердце всё же успокоить?
Тому, что быть, не миновать,
не избежать нам нашей встречи,
благодарю, что дал понять
благую силу Божьей речи.
Диалог
Бог с вами, вдоволь, увольте меня,
не скрою, мой друг, беседа скучна,
точней, не беседа, а ваш монолог,
простите, но ближе мне диалог.
Что заскрипели, надулись слегка?
Когда же закончится злосчастное «я»,
когда уйдёт прочь ваш монолог,
и вы поймёте, что ценней диалог?
Простите, забыл, у вас есть душа,
пускай вашим речам внемлет она,
ой… что, сбежала, спугнул монолог?
Простите, ей тоже ценней диалог.
Бог с вами, вдоволь, увольте меня,
не скрою, мой друг, беседа скучна,
точней, не беседа, а ваш монолог,
простите, но ближе мне диалог.
Разругайте
Разругайте в дым полсвета,
разнесите в пух и прах,
но не троньте слов поэта,
что писал он при свечах.
Вы слова пустите в душу,
в сердце ваше, что в груди,
вмиг они изгонят смуту
и избавят от тоски.
Вы слова и речь любите,
дабы ясно излагать,
и прошу вас, не черните,
чтобы их не разругать.
Вы слова приберегите,
не спешите укорять,
успокойтесь и вздохните
да прочтите стих опять.
Разругайте в дым полсвета,
разнесите в пух и прах,
но не троньте слов поэта,
что писал он при свечах.
Ты лети, лети, перо
Ты лети, лети, перо,
по бумаге далеко,
и, скользя легко-легко,
ты пиши домой письмо.
Ты пиши моей любимой,
маменьке моей родимой,
другу детства и сестре,
брату, детям о судьбе.
Ты пиши, что всё в порядке,
дни чудесны, ночи сладки,
беды где-то в стороне,
жив, здоров и на коне.
Ты пиши, что нет печали,
чтоб они спокойно спали,
да меня не забывали
и с любовью дома ждали.
Ты пиши, что я скучаю,
часто их всех вспоминаю,
что они всегда при мне,
в моём сердце и душе.
Ты лети, лети, перо,
по бумаге далеко,
и, скользя легко-легко,
ты пиши домой письмо.
Слова без дела
«Слова без дела полны пустоты! –
пишу вам в укор, господа болтуны. –
Цыц, пустозвоны! Захлопнуть всем рты!
Затянуть языки немедля в узлы!
Цыц, горлодёры! Не возражать!
Цыц, горлопаны, извольте молчать!
Уж коли могёте так лихо болтать,
то будьте любезны слова вы держать!
Что приуныли, поджали хвосты?!
Что, онемели, набрали воды?!
Неужто по делу молвить слабы,
лишь воздух впустую в силах трясти?
Слова без дела полны пустоты! –
пишу вам в укор, господа болтуны. –
Цыц, пустозвоны! Захлопнуть всем рты!
Затянуть языки немедля в узлы!»
Спозаранку
Спозаранку рождается явь
и не просит о грёзах, что ночью,
поделиться и всё рассказать,
лишь багрянцем спешит кровоточить.
Громыхает будильник в набат,
призывает открыть меня очи,
руки в ноги взять и бежать
за рутиной, подальше от ночи.
За рутиной, подальше от сна,
от мечтаний и от видений,
дабы грошик добыть мне, друзья,
в трудодне проявляя уменье.
В трудодне, в беготне, в кутерьме,
в пересудах, где явь без отдушин,
но мила и по силам явь мне,
хоть бываю я ей обездушен.
Спозаранку рождается явь
и не просит о грёзах, что ночью,
поделиться и всё рассказать,
лишь багрянцем спешит кровоточить.