Лишь

Все самое интересное в школе Русской реки Артур Лишь пропустил. Без него эти знаменитые мужчины и женщины шли с молотами на статуи своих богов, поэтов с бонго и художников-абстракционистов, без него одолели перевал между шестидесятыми и семидесятыми, этой эрой быстрой любви и кваалюда[14] (как к месту эта лишняя ленивая гласная!), без него купались в лучах славы и спорили в хижинах на берегу Русской реки, что к северу от Сан-Франциско, без него пили, курили и трахались, без него разменяли пятый десяток. Без него сами стали прообразами для статуй – во всяком случае, некоторые из них. Но Лишь на праздник опоздал; его взгляду предстали не юные бунтари, а постаревшие, раздувшиеся гордецы, тюлени, сонно плескавшиеся в воде. Они казались ему реликтами прошлого; он не понимал, что в интеллектуальном плане они в расцвете сил: Леонард Росс, и Отто Хэндлер, и даже Франклин Вудхауз, написавший Лишь в стиле ню. Он до сих пор хранит в рамке стихотворение, где каждое слово вырезано из потрепанного томика «Алисы в Стране чудес», – подарок на день рождения от Стеллы Барри. Ему довелось услышать пару отрывков из хэндлеровской «Патти Херст» на старом пианино во время грозы. Увидеть черновик россовских «Плодных усилий любви» и наблюдать, как тот вычеркивает целую сцену. И они всегда были к нему добры, даже несмотря на скандал (или именно из-за него?): ведь Лишь увел Роберта Браунберна у жены.

Но, возможно, пришло время восхвалить и схоронить[15] их, ведь почти все они умерли (а Роберт доживает свой век в одной сономской клинике – это всё сигареты, детка; раз в месяц они разговаривают по видеосвязи). Так почему бы это не сделать Артуру Лишь? В такси он с улыбкой взвешивает в руках рыжеватую, как декоративная собачка, папку с красным шнурком вместо поводка. Маленький Артур Лишь сидит на кухне с женами и попивает разбавленный джин, пока мужчины шумят в гостиной. И спасся только я один, чтобы возвестить тебе[16]. Завтра на сцене университета: знаменитый американский писатель Артур Лишь.

Из-за пробок дорога до отеля занимает полтора часа; задние огни машин сливаются в потоки лавы, подобные тем, что рушили древние поселения. Наконец в салон врывается запах зелени; они проезжают через Parque Mе́xico, где раньше было столько открытого пространства, что Чарльзу Линдбергу[17] якобы удалось посадить там самолет. Теперь: по дорожкам прогуливаются стильные молодые мексиканские парочки, а на одной лужайке десять собак разных пород учатся лежать смирно на длинном красном одеяле.

– Да, стадион в центре парка назван в честь Линдберга, – говорит Артуро, поглаживая бороду, – известного отца и известного фашиста. А вот мы и приехали.

Лишь с восторгом обнаруживает, что гостиница называется «Обезьяний дворец». Это настоящее царство искусства и музыки: в вестибюле висит огромный портрет Фриды Кало с сердцем в каждой руке. Под ним проигрывает перфоленту со Скоттом Джоплином[18] пианола. Артуро что-то говорит на скорострельном испанском грузному мексиканцу с блестящими, как платина, волосами, и тот поворачивается к Лишь:

– Добро пожаловать в наш скромный дом! Мне сказали, вы знаменитый поэт!

– Нет, – говорит Лишь. – Но я знаком со знаменитым поэтом. Нынче, похоже, этого достаточно.

– Да, он знал Роберта Браунберна, – траурным голосом объявляет Артуро, сцепив руки замочком.

– Браунберна! – восклицает хозяин гостиницы. – Для меня он лучше, чем Росс! Когда вы познакомились?

– О, давным-давно. Мне был двадцать один год.

– Вы уже бывали в Мексике?

– Нет-нет, не бывал.

– Добро пожаловать в Мексику!

Кого еще пригласили на это жалкое сборище? Анонимный позор он еще выдержит, но вдруг здесь окажется кто-то из его знакомых?

Артуро так виновато на него смотрит, будто разбил дорогую его сердцу безделушку.

– Сеньор Лишь, мне так жаль, – говорит Артуро с таким видом, будто разбил его любимую вазу. – Кажется, вы не говорите по-испански, правильно?

– Правильно, – отвечает Лишь. Как же он устал и какая же тяжелая эта папка с буклетами! – Долгая история. Я выбрал немецкий. Чудовищная ошибка юности, но я виню в этом родителей.

– Да. Юности. Понимаете, завтра весь фестиваль на испанском. Я могу вас туда отвезти. Но вы выступаете только на третий день.

– На третий день? – переспрашивает Лишь с видом человека, взявшего бронзу в забеге на троих.

– Может быть, – вздыхает Артуро, – я отвезу вас в центр посмотреть город? Вместе с соотечественником?

– Чудесная мысль, Артуро, – с грустной улыбкой отвечает Лишь.

В десять часов утра Артур Лишь стоит на гостиничном крыльце. Ярко светит солнце, а наверху, в ветвях жакаранды, три черные птицы с хвостами веером испускают странные ликующие звуки. Они подражают пианоле, догадывается он. Лишь ищет кафе; гостиничный кофе оказался удивительно слабым и американским на вкус, а из-за недосыпа (ведь он полночи тоскливо мусолил воспоминание о прощальном поцелуе) он чувствует себя совершенно разбитым.

– Это вы Артур Лишь?