Лишённые родины

Когда он явился в этот дом глубокой ночью, граф Дзедушицкий сперва его не узнал: перед ним стоял исхудавший человек в боснийском наряде и овчинном тулупе, с ввалившимися щеками и длинными усами. Узнав же, хотел обнять, но вовремя спохватился: ему было известно, что по пятам Огинского идут австрийские стрелки. Верному камердинеру, единственному в доме, кто не спал, сразу нашлось много работы: побрить Огинского, наполнить для него ванну, выдать чистое белье и новую одежду, спрятав старую, а его бумаги аккуратно сложить в кабинете графа. Блаженствуя в теплой воде, Огинский смывал с себя усталость последних дней и особенно ночей.

…Через границу их провел лейтенант Ильинский, прекрасно изучивший все тайные тропы. И всё равно они проблуждали пять часов в ночной темноте, на ветру и морозе, потому что все приметы потонули в снегу. Только к утру, промерзшие до костей, добрались до мельницы, хозяина которой Ильинский хорошо знал, а вечером, как стемнело, снова двинулись в путь. Метель помогла им уйти от австрийских стрелков, которых стянули к границе, чтобы не пропустить чуму из Руме-лии и Болгарии. В загородном доме господина Туркула их приняли как дорогих гостей и накормили вкусным обедом, хотя сам хозяин и был в отъезде. Ильинский купил лошадь, сани и крестьянскую одежду; десятого декабря окольной дорогой приехали в Яблонов.

Утром граф познакомил Огинского с женой и дочерью, не скрыв от них его настоящего имени. Для соседей же он был паном Рачинским, музыкантом из Варшавы, которого Дзедушицкий пригласил к себе, чтобы давать уроки дочери. Анжелика прекрасно играла на фортепиано, Михал аккомпанировал ей на скрипке. С ее отцом он часами говорил о делах в Польше, о положении в Константинополе; они строили планы и делились своими надеждами. Десятого января они вместе выехали в Лемберг. Общество Антония Дзедушицкого отводило подозрения от его спутника, хотя на всех постоялых дворах висели плакаты с описанием примет Огинского, разыскиваемого полицией. Получив паспорт на имя Валериана Дзедушицкого, Михал простился с графом и не вылезал из саней до самого Кракова: по этой почтовой дороге он ездил много раз, его могли узнать, — лишь сильный голод вынудил его глухой ночью остановиться на пару часов в гостинице.

В Тарновице пришлось задержаться на сутки, чтобы сменить экипаж: в прусских землях не было снега. Кроме того, Михал узнал, что его единоутробный брат Феликс Любенский как раз находится неподалеку. Они встретились и проговорили всю ночь напролет, но это была нерадостная встреча: Феликс рассказывал Михалу о последних минутах матери, умершей у него на руках… Они обнялись, не надеясь увидеться снова, и Огинский уехал в Бреслау — бывший польский Вроцлав.

С Одера дул пронзительный ветер; скрываясь от него, Михал прогуливался по Рыночной площади в обществе Казимира Рачинского — бывшего надворного коронного маршалка, который успел уехать из Варшавы в самое утро восстания, бросив свой дворец, и теперь третий год жил в Силезии. Кирпичная Ратуша со стрельчатыми окнами, эркерами и двумя ступенчатыми башенками, разноцветные расписные фасады домов — всё это дышало старой Польшей, Огинскому было больно слышать здесь немецкую речь. Рачинский уверял его, что вопрос о восстановлении польского королевства из провинций, отошедших к Пруссии, уже был решен в Берлине и согласован с правительством Франции; королем предстояло стать одному из младших сыновей Фридриха-Вильгельма — Генриху или Вильгельму, однако с восшествием на российский престол Павла все разговоры об этом затихли. Вот уж пришла беда, откуда не ждали, а ведь все так надеялись, что со смертью Екатерины Польша вернется к жизни…

В Дрездене Гедройц и другие эмигранты набросились на Огинского с расспросами: после перемен в России они полностью утратили связь с Польшей и не знали, что там происходит. В Берлине Михал сразу отправился к французскому послу Кайару, с которым подружился еще в Гааге; тот выдал ему паспорт в Гамбург, откуда Огинский через Брюссель приехал в Париж. Было уже второе февраля девяносто седьмого года.

Министр иностранных дел Шарль Делакруа принял его в своем рабочем кабинете и проговорил с ним несколько часов, внимательно слушая и задавая много вопросов. Но лишь только Огинский задал вопрос ему — каковы намерения Директории? На что конкретно могут рассчитывать поляки? — он спрятался за туманом слов: правительство на стороне поляков и непременно воспользуется возможностью восстановить Польшу, но время пока не пришло… Французские войска одерживают славные победы в Италии: заняли Мантую, Фаэнцу, Анкону, но вот роялисты, священники и эмигранты мутят воду, разжигая мятежи внутри страны. Давайте встретимся еще раз через две недели? А вы пока подробно опишите всё, что рассказали мне сегодня.