На Хай Стрит освещение было лучше, прямая главная улица просматривалась на полмили в обе стороны. Ни души. Подбегая к вывеске с красным крестом, Чесс уже знал, что никого там не найдет. Аптека была закрыта.
Он постоял, тупо разглядывая через стекло длинные полки с яркими упаковками и баночками. Всё это было похоже на игрушки. Весь безлюдный ночной даунтаун был похож на кукольный город в подсвеченной витрине большого, но закрытого магазина.
Подул ветер. Из переулка вылетел белый полиэтиленовый пакет, покружил на перекрестке и с шуршанием отполз на другую сторону улицы. Чесс поежился и двинулся обратно. Но на повороте к дому не стал сворачивать, а медленно побрел дальше по Хай Стрит. Может, она просто пошла погулять, чтобы успокоиться? Да, она любит гулять по ночному даунтауну. Для тех, кто занимается музыкой, самое главное – тишина.
Он как раз пересек красную ковровую дорожку, ведущую из отеля «Морган» прямо на тротуар, когда из стеклянных дверей отеля вышел человек в бежевом плаще и что-то сказал. Вначале Чесс подумал, что обращаются к нему. Но человек прошел мимо Чесса, словно того и не было. При этом он продолжал говорить. Человек шел по ночной улице и говорил, повернув голову вправо и делая руками жесты в ту же сторону, словно рядом с ним шел кто-то еще.
БЕЛАЯ ГЛИНА
Она должна была уехать вечером. Это уже было решено, мы всё обсудили и просто зашли посидеть к Андрюхе после репетиции. Мы пили пиво и пели последнюю песню, Мишкиных «Ангелов», когда началась гроза. Гроза была жуткой, шум воды глушил гитары, капли долетали аж до середины сразу потемневшей комнаты. Окно пришлось прикрыть – и посидеть еще. К платформе пришли уже в сумерках. Оказалось, что электричек не будет до утра: молния долбанула в линию электропередачи где-то около Нового Петергофа.
– Я возьму тачку, – заявила она.
– В такое время? Знаешь, сколько это будет стоить?
– Могу пешком пойти, прямо по шпалам. Ты ведь знаешь, я могу!
– Молнии будут бить по этим шпалам прямо перед твоим носом. Тебе мало грозы, которую мы устроили своим пением?
– Всё равно пойду.
– Ну иди.
Тут она и расплакалась – в первый раз со дня моего приезда. Не надо было мне злорадствовать. Несколько минут назад, когда мы подходили к платформе и Андрюха перенес ее через большую лужу, она остановилась и неожиданно сильно-сильно поцеловала меня. Так, как делала это раньше, спокойно и при всех. Казалось, это не я, а она была человеком, который вернулся домой. Я даже не думал, что она всё еще может так вот разреветься. Или так хохотать, как хохотала сегодня на репетиции. За время моего отсутствия она не изменилась внешне, но внутренне стала немножко другой. Более опытной, что ли. Пожившей. «Моя бывшая подруга совсем повзрослела…»
А теперь вот – нате вам. Прямо как вырвало.
– Да не реви ты! – успокаивал Мишка. – Это ж гроза. Стихия, бля! И в некотором смысле, знамение. Я вот к родной жене доехать не могу!
Успокоилась она быстро. Подозрительно быстро, сказал бы я-нынешний. Пять минут слез, еще пять минут молчаливой ходьбы, один звонок маме с инструкцией «на-случай-если» – и вот уже готово резюме: «Тогда купите мне Балтику-тройку».
Только разве же я-тогдашний всё это подсчитывал? Андрюхины рассказы и Мишкины песни, пиво и курица, приготовленная по возвращении в общагу, – всё путем, всё как раньше, вплоть до незаметного исчезновения моих приятелей, оставивших нас вдвоем в Андрюхиной «двойке». Вода еще капала на пол с подоконника, соседи сверху еще только предлагали выпить за женщин – а она уже была рядом, она была просто чудо, и я до сих пор отчетливо помню ее худую спину и ложбинки на ягодицах…