Лишние мысли

«…я мог бы обвенчать их прямо в поезде, по их согласию и когда бы у меня было все необходимое», — священник закрыл глаза, удивляясь такому неожиданному повороту своих мыслей. Он представил себе тот же самый тамбур, только все, все вокруг пропитано было светло-коричневыми оттенками, как в воспоминаниях героя кинофильма. Снег на одеждах превратился в конфетти. Поезд шел все медленнее, и не было уже на потолке ни одной тени, только желтые пятна света, шершавые по краям. Ни звука, даже стук колес растворился. Пассажиры все также теснились, но теперь лишь от радостного экстаза и созерцания жениха и невесты: он целовал ее шею, а она, закинув голову назад, счастливо смеялась и сверкала зубами. Нежный запах фиалок, вплетенных в ее волосы, забирался в ноздри; тамбур благоухал. Стены и автоматические двери сверкали от пены и брызг пролитого шампанского…

Часто теперь обуревали его странные фантазии, но прошедшим летом произошло событие, после которого не мог уже он относиться к привычному ходу вещей так, как прежде, событие, вдохнувшее в затертые страницы его прошлого прежнюю четкость и (чего он должен был бы бояться более всего, но по причине того, что лет до тридцати жил в миру и даже пускался в романтические похождения, так и не мог себя к этому понудить) пошатнувшее его религиозное восприятие мира. Однажды вечером его сын вернулся из театра с девушкой; они покраснели от смеха и удовольствия, и, чтобы немного успокоиться, сели за стол в кухне и пили душистый «Бейлис крем». Священник слышал их разговор из своей комнаты; единственное, что отвлекало его, — плотная зеленая штора, так и не снятая после зимы, которая теперь под сильными порывами ветра из форточки то и дело сбрасывала что-нибудь со стола: тетрадь с хорошо различимыми словами на первой странице «С меня хватит!», перьевую ручку, имевшую на корпусе странную золотистую надпись «Чернильный Пигмалион», старую мягкую игрушку-арлекина с почерневшими от времени пятнами вина в желтых ромбиках рукава… вконец, зазвенев, оказалось на полу и распятие.

— М., который играл бульварного писателя… как это у него хорошо получилось и с какой деланно-искренней интонацией утверждал, что он ничего не может понять в собственных произведениях — настолько они необычные…

— Когда это было?

— Ты как раз отлучился — тебе позвонили, и ты вышел на дорогу…

— Там на обочине влажная высокая трава и так сумрачно, что я чуть было не промочил ноги.

— Бедненький… обратил внимание на его часы?

— Да.

— На самом деле это были не часы, а счетчик. Каждый раз, когда в магазинах покупали его книгу, ему поступал об этом сигнал, и цифра менялась… для того, чтобы ему становилось хорошо на душе. Но он уже к этому привык и испытывал равнодушие.

— Я и это упустил. А ведь счетчик все время пищал… ну а толку-то?..

Певучий двухголосый смех, смягченный кремовым паром.

— Пойдем еще раз, и я все увижу от и до.

Когда девушка ушла, они долго ссорились; потом сын (он был не слишком набожен, как, собственно, и его отец в его возрасте), — увез девушку, и вот уже полгода священник не видел ни его… ни ее.

«Если бы он только мог простить меня… она так похожа была на его мать… конец ее жизни явился началом его… после этого я вверил себя Богу, но правильный ли путь я избрал? Я никогда не переставал… помилуй Бог, что случилось со мной?..» — мысли священника едва не обращаются в шепот, и тут спотыкающийся стук колес замедляется, а потолок все тяжелее и тяжелее прогоняет с себя тени — скоро остановка. Запах рельсового масла усиливается, и когда вагон, наконец, заглатывает в свои стены автоматические двери, свет в тамбуре, словно прощаясь с несколькими выходящими пассажирами и встречая новых, моргает не один, а целых два раза. С трудом удается священнику очнуться от тяжелых воспоминаний, но все же постепенно они сменяются в его мозгу прежним удивлением от сходства мужчины и женщины с теми, кого он едет сегодня венчать… он думает, такое же ли это сильное сходство, как и девушки сына — с его женой, умершей много лет назад.

…Через минуту, когда поезд тронулся, мужчина снова попытался прижаться к стене, но и на сей раз испытал не больше удобств, чем в предыдущий. Чтобы отвлечься от всегда раздражавшей его тесноты и от тех проблем, которые возникли перед ним в последние годы, он стал в деталях припоминать необычный сон, приснившийся ему прошедшей ночью, приятный, так что он даже пару раз усмехнулся в подушку. Ему снилось, будто он позвонил мастеру освещения, но когда тот поднял трубку, мужчина не поздоровался с ним, а сам выслушал, что ему говорили.

— Я все сделал, как ты просил. Поднял рампу. Зрители увидят всю ее подноготную. А зеркала… зеркала увеличат эффект… ты ведь этого хотел?