Лишний_в_его_игре

Мои чувства куда-то ушли, скрылись глубоко-глубоко. Я старался не думать о том, что со мной делают, жил только будущим, это спасало. Но я знал: если только я дам себе волю… Эти чувства, сильные и болезненные, снова выйдут на поверхность.

Что-то изменилось, когда я нашел работу и стал приносить деньги в семью. То ли мама поняла, что калечить свою дойную корову неправильно, то ли ее старые обиды на отца стали все же проходить, но наказания случались все реже и реже. А особо жестокие, вроде «лекарства», прекратились.

Я ничего не знал о том, что Нонна дрессировала Рому, как бойцового пса, и что именно она сделала его жестоким. Я слушаю брата и неотрывно смотрю на него. Рассказывать ему больно, слова даются тяжело. В глазах — вина. Я не узнаю его.

Рома до смерти папы и после — это для меня два разных человека, и первого я только смутно припоминаю. Привык к тому, что на месте моего любящего брата оказалось чудовище. Но сейчас… Он снова стал кем-то другим.

И как теперь к нему относиться? Я никогда не смогу полюбить его заново, как любил когда-то. Пока я даже не готов его простить.

До суда я живу у Нонны. Забирать меня раньше не имеют права, хотя и сотрудники опеки, и Катерина Николаевна очень бы хотели сделать это раньше.

Нонна и Юра больше меня не трогают: боятся. Нонна даже разрешила мне вернуться на учебу. Но психологические издевательства не кончаются. Нонна постоянно изводит меня. Повторяет, что у меня не выйдет уйти, я привязан к ней, я обречен. Суд она выиграет, и тогда я отплачу ей за все: за каждый седой волос, за каждый потраченный на адвокатов рубль, за все ее нервы и время. Она говорит это тихо и зловеще, приблизившись ко мне почти вплотную, будто боится скрытых камер и жучков. Но ничего такого в квартире нет.

Каждый раз, когда я слышу это, все внутренности скручивает в узел от страха. Я понимаю: если мы проиграем суд, к Нонне я не вернусь.

Я лучше умру.

* * *

Мы выходим из здания суда. Я ступаю так, словно я легче воздуха. Меня переполняют энергия и радость. Воздух невероятно свежий, чувствую себя опьяненным — как там, на острове, с Яром. Но между тем каждый шаг я делаю очень осторожно: будто иду по стеклянной крыше, которая в любую секунду может подо мной обрушиться.

Сегодня суд лишил Нонну родительских прав. И сделал Катерину моей попечительницей. Впереди еще один суд — он уже вынесет решение о моем усыновлении.

Не верится, что все кончилось. Я жду, что из двери в любую секунду выйдет либо судья, либо адвокат Нонны, либо еще кто-нибудь. Скажут: «Это была ошибка. Вскрылись новые подробности, решение аннулируется, просьба всем вернуться в зал суда». Так что я настороже: жду худшего. Я парю в воздухе, но все еще прикован цепью к гире.

Катерина и Яр идут рядом. Катерина чувствует мое настроение. Мягко обнимает, тепло говорит:

— Ну чего ты? Теперь все хорошо, все осталось в прошлом, Дань. Я обещаю.

И я знаю: ей можно верить.

— Даня! — слышу я за спиной.

Этот голос будто пригвождает меня к земле, чувство невесомости исчезает. Я в страхе оборачиваюсь и вижу Рому. Он топчется у входа, вид у него растерянный.

Что мне делать? Вопросительно смотрю на Катерину.

— Поговори с ним, — советует она. — А мы подождем тебя в машине.

Видимо, на моем лице отражается паника, потому что она добавляет:

— Все хорошо. Мы рядом. Будем наблюдать за тобой каждую секунду.

Я подхожу к Роме. Он кивает на лавочку неподалеку:

— Давай отойдем.

Лавочка в кустах под кленом, скрыта от чужих глаз. Мы проходим к ней по опавшим листьям. Они шуршат мне: «Уходи. Не слушай его. Не ведись».

Меня немного беспокоит то, что Катерина с Яром не могут меня тут увидеть. С другой стороны… Нонна тоже тут меня не заметит. А именно Нонну, а не Рому я сейчас боюсь. Вдруг она захочет мстить? Она просто безумна. Я думаю, что сейчас она и убить меня может.

Рома достает пачку сигарет, закуривает. Смотрит перед собой, а я упрямо смотрю на него. Мне хочется, чтобы он взглянул мне в глаза. Он чувствует, что я сверлю его взглядом, но не поворачивается. Он… боится?

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, что чувствуешь ко мне… — начинает он.

Я холодно обрываю:

— Откуда? Ты никогда не был на моем месте и не знаешь, каково это.

Он кивает:

— Ты прав. Но я много думал и в мыслях пытался представить, что я — это ты.

Он выдыхает дым. Я сковыриваю с поверхности лавочки облупившуюся голубую краску. Кладу тонкие пластинки в одну кучку.

— Когда я переехал от мамки и стал жить один, с меня спал морок. Не знаю как, но ощущение, что рядом с ней я все равно что находился под гипнозом…

— Ты сейчас пытаешься сбросить с себя ответственность, — снова обрываю я. — Я не хочу слушать твои дерьмовые оправдания. И про то, что она тебя заставляла издеваться надо мной, я уже слышал в суде. Можешь не повторяться.

Он понуривается. Я вижу: ему стыдно.

— Дань, пожалуйста. Дай я скажу, — просит он. — Ты не представляешь, чего мне сейчас стоит разложить в голове весь этот хаос мыслей, и еще превратить их в слова.