Лисянский

Ездили в загородный королевский дворец Виндзор. Вошли в залы, украшенные портретами великих людей. Среди них не без удовольствия обнаружили государя императора Великого Петра.

В другом дворце Хэмптон-Корт среди парчовых шпалер, украшающих стены, висело панно, изображающее сражение русских со шведами под Нарвой. Постепенно осваивали английский язык. Начали покупать газеты. В них часто публиковали хлесткие заметки в адрес правительства Питта, помещали карикатуры на лордов и министров. Вскоре после Рождества прочитали о громком судебном процессе над бывшим индийским генерал-губернатором Уорреном Хэстингсом.

— Обязательно послушайте, там много публики, — сказал хозяин пансиона, — убедитесь, насколько дорожат честью англичане.

Разбирательство дела тянулось несколько лет. Пресловутая Ост-Индская кампания под флагом благодеяний постепенно прибрала к рукам и установила свое господство над Индостаном. Неслыханные злодеяния, грабежи, мошенничества английских чиновников — все шло в ход для порабощения миллионов индусов и сказочного обогащения небольшой кучки стяжателей.

Вестминстерский зал был переполнен, когда в него вошли Баскаков и Лисянский. Устроившись на галерке, они осмотрели кипевшую страстями публику.

— Пожалуй, тысячи полторы, не меньше, — проговорил Баскаков, а Лисянский добавил: — И добрая половина из них женщины.

Как раз в это время, обличая преступления генерал-губернатора, с обвинительной речью выступал знаменитый адвокат и публицист Эдмунд Бэрк…

Спустя два месяца Лисянский довольно сносно разговаривал по-английски. Он выработал привычку каждый день покупать в киосках газеты, извлекая двойную пользу — совершенствовать язык и узнавать новости, — газетчики не стеснялись в выборе объектов критики.

После Рождественских праздников Юрий засел за письмо брату:

«Января 16 дня. Любезный братец Ананий Федорович!

Вы без сомнения помните комиссию, которую я имел от М. А., оной послать по почте было никакими мерами нельзя». (Речь идет о просьбе Круза-младшего. — Авт.)

Как человек обязательный, Лисянский сообщает, что отправит посылку ближайшим курьером от Воронцова, и спешит поделиться первыми впечатлениями о здешних порядках: «Народ, с которым мы теперь имеем дело, весьма просвещен в денежных обстоятельствах и к карманному величию имеет бесспорную почтительность. Коротко сказать — всякий шаг наш здесь стоит не менее шиллинга. Съехавши в Гулль, взяли с нас по гинее за несколько рубах и мундир, которые были в чемодане у каждого, взяли за то, что мы — русские, за то, для чего едем в Лондон, и, по крайней мере, по гинее за то, отчего мы не говорим по-английски. На дороге же в Лондон всяк, кому токмо было время, драл с нас бессовестно».

Довольно краткая, емкая, но и содержательная характеристика нового для русского человека взгляда на другой мир, где главный интерес — деньги. Так недолго остаться и без копейки… «Хотя я получаю по 180 фунтов в год, однако боюсь тюрьмы».

Не преминул сообщить Ананию о довольно свободных суждениях прессы, видимо, без строгой цензуры, особенно по части влиятельных лиц: «Вышли две знатные карикатуры нонешних обстоятельств. Первая — императрица наша водит по рынку Римского императора, английского и прусского короля, курляндцы же преподносят ей цепь для шведского короля, другая, что адмирал Гуд заснул на разломанной лодке и выронил трезубец Английского флота, в то время, когда шесть французских кораблей проходят в Брест. Это пощечина пылкой нации. Надеюсь и впредь мои письма будут интересны. Остаюсь и пр.».

Корреспонденции из разных стран вольно толковали события во Франции и Турции, России и Пруссии. Все чаще заметки сообщали о всплесках революционных страстей по ту сторону пролива. Для Лисянского Франция представлялась прежде всего неприятельской державой, против которой он, русский офицер, верный присяге, обязан сражаться. Сочувствуя стремлению к свободе и порицая в душе тиранию, ему в то же время претила жестокость и беспощадность восставшего народа.

— Не возьму в толк, — откровенничал он с Баскаковым, — как возможно взбунтовавшейся черни поднять руку на своего государя и лишить жизни помазанника божьего. Мало того, пролить безвинную кровь не только короля Людовика, но и его супруги.

Баскаков разделял его взгляды.

— Чернь она и есть чернь, — ответил он, — зверскою похотью крови человеческой жаждут. Вспомни-ка Емельку Пугачева, сколько крови пролил безвинной, не щадил ни женщин, ни детей малолетних…

Повседневные интересы не заслонили главного, ради чего прибыли они в чужую страну. В разгар зимы вдвоем с Баскаковым они поехали в Портсмут. Не заходя в гостиницу, прямо с почтовой станции отправились к морю. Несмотря на середину февраля, погода установилась погожая. Редкое солнце едва ли не в первый раз робко пробивалось сквозь толщу облаков и рассеяло туман, нависавший над бухтой. С набережной открылась величественная панорама Портсмутского рейда.