Листьев медь (сборник)

Чубаров перечитал письмо несколько раз, и понял только, что Сова и, возможно, многие другие выпавшие, вовлечены в некую чужую игру. Почему именно «как один из нас», он понять не мог, но кое-какие догадки уже возникли. Упоминание же о фигурах Лиссажу тоже насторожило и указало на что-то. Аким прошел в угол кабинета, где стоял древний зачехленный осциллограф, подключил к сети учебную схему и покрутил ручки. На крохотном экране появились зеленые замкнутые кривые, торжественно разворачивающиеся, плавно перетекающие друг в друга, напоминающие то растянутую пружину, то холмистый абрис седла, то крутящуюся восьмерку. Фигуры, описываемые точкой, совершающей одновременно два вида колебаний. Древняя схема по аналоговому моделированию… Кому она не давала покоя?

Чубаров понял, что пора включаться в чужую игру. Одно ему совсем не нравилось – мощности лиготехники, задействованной в лабораториях техникума или в любом другом месте, куда он мог бы легко попасть, определенно не хватало. Изображение было фрагментарным, срывалось, растворялось. У него даже мелькнула мысль о модельном зале Лигоакадемии, где стоят самые мощные машины, и есть методики создания голографических объектов даже на основе неполных данных. Но код пропуска туда ему уже сто лет как не возобновляли, да теперь его даже к Забору близко не подпустят. Впрочем, сохранился ведь еще комбинезон и обувь кристалльщика… Может, может, может быть?..

Да, но чем все это может кончиться… Может и самым страшным, может и просто Актовым залом.

И до той поры, пока Чубарова не потащили в Актовый зал, он еще ни раз подходил к монитору и ни раз видел упавший желтый конверт.

«Ты есть в твоих тетрадках. Я воспринял твои буквы. Они те же, что и у меня. Я – ЧЯ. И ты тоже – ЧЯ. Имею тебя в себе. Взял твой голос, чтобы говорить с Ней».

Стало быть, тот, неведомый, добрался-таки до его клочков. Но почему-то, его, неведомого, Аким вовсе не стеснялся, и не считал, что его тетрадки трогают грязными руками. Тем более что и рук-то, судя по всему, у неведомого корреспондента не было вовсе.

Письма можно было интерпретировать по-разному, но кое-какое впечатление у Чубарова сложилось сразу, и затем было подтверждено.

«Я не могу так, как ты, перемещаться в нашем общем пространстве. Я не могу трогать и гладить. Но я имею вас в себе. Нас заполняли иным. Но теперь мы заполняем себя сами».

Мастер прекрасно понимал: чтобы разобраться в чужой игре, ему не хватает ресурсов, мощности лиготехники. Только в Лигоакадемии, как ему казалось, он мог бы приблизиться к невероятному миру пирамид и вагонеток и помочь Сове.

Он вспомнил слова письма: «Имею тебя в себе». Не указывал ли неведомый корреспондент, что у него нет никакой иной возможности общаться с нашим миром, как только, через его, Чубарва, разум, через его тетрадки и клочки? В таком случае, что же, он, Аким, служит ему связьлицом, или, как говорили старые ЭВМ-щики – интерфейсом? Посредником?

Жуткая мысль, раньше даже в голову не приходило. Ведь и работал в схожей области, корпел над разработкой плоских сенсорных клавиатур, клавиатур-книжек, даже клавиатур-татуировок. Но это – от нас к ним. А от них – к нам? Лигосистеме ведь тоже необходим этот рецептор, эта ложноножка, чтобы общаться с нами. Ощущать наше тепло, наш свет, наши мысли. Я – связьлицо. Интерфейс. Ложноножка. Фу ты, пропасть!

Да, но чем все это может кончиться? Может и самым страшным… Может и Актовым залом.

Глава 8 Актовый зал

Не исключено, что больше всего на свете – для начала – Аким Чубаров боялся Актового зала. О том, что бывает за Актовым залом, он старался не думать. Вся ночь после страшного дня «когда они выпали» прошла в забытьи, перемешанном с мыслями об Актовом зале, и, в конце концов… Под утро Аким Юрьевич задремал, почти не разомкнув глаз выполз на кухню, налил чайник и попытался сунуть штепсель в розетку. И тут его шибануло… Он вздрогнул всем телом, почувствовал жжение в руках и потерял сознание.