Листьев медь (сборник)

Марик подвел ее к окну и отдернул штору. Прямо в окне, словно на экране общественного корпа, шел футбольный матч «Локомотив» – «Крылышки». Катя прижалась лбом к стеклу и впилась глазами в пространство за ним, как когда-то смотрела в темный-темный сад на даче и видела там все же иногда то отблеск фар на дороге, то свечку в соседнем окне. И тут ей тоже показалось, что за бегающими по зеленому полю футболистами она видит некий провал – гигантскую пропасть – и ни огонька…

Катя тихо отошла от окна, села рядом с Мариком на подлокотник кресла и уставилась, как и он, на общественный экран. Там шла передача «Очевидное-невероятное» и надоедливый ведущий говорил что-то о теории последовательностей.

– Марик, а мы тут с голоду помрем? – жалобно спросила Катя.

– Не-а, там холодильник полон. Пакетики разные, кульки. Но еда какая-то, на вкус вся одинаковая… Но от этого – не помрем. Я проверял.

– А-ааа. Тебя еще не просили вот в это окно… пальчик высунуть?

Какой еще пальчик? – Марик, до того приклеенно таращившийся в экран, повернулся к Кате и, мучительно сдвинув брови, глянул на нее воспаленными влажными глазами:

– Ну, как… как Баба-Яга просила братца Иванушку пальчик показать, чтобы проверить, откормился ли, можно его есть-то уже, а он прутик от метлы высовывал…

– Прутик? Прутик?! – брови Марика поднялись, лоб мгновенно разгладился и он начал смеяться, поначалу совершенно нормально смеяться, и даже Катя стала подхихикивать, но потом хохот его начал перерастать в визг, он зажмурился, принялся ритмично раскачиваться, столкнул Катю с ручки кресла, свалился сам, бился некоторое время на полу, потом застыл. Катя села рядом с его горячим боком и принялась гладить его по спине, ощущая как вздрагивают лопатки под шерстяным свитером, как то проваливается, то выгибается позвоночник…

В квартире Марика, отрезанной от всего дымчатой панелью и окном, демонстрирующем футбольные и хоккейные матчи прошлых лет, можно было существовать. В холодильнике возникали все новые и новые пакеты, из кранов шла горячая и холодная вода, плита грелась, свет горел, даже правительство то советовало для закалки бегать босиком по снегу, то отоваривать талоны равномерно и, желательно, по четвергам. Государственный гимн исполняли с определенной периодичностью и по нему можно было отличить день от ночи, все часы равномерно тикали и передвигали стрелки. Только телефон молчал.

Катя насчитала десять дней подобного существования, когда вдруг поняла, что никогда еще в жизни не ощущала такой свободы. Поначалу она не могла выразить этого словами, потому что данное внутреннее чувство вовсе не соответствовало никаким внушенным раньше представлениям о жизни. Но не нужно было утром заставлять себя просыпаться и бежать в техникум, никто не заставлял писать контрольных и заполнять таблицы тестов, и, главное, не было никакого конвейера! Вот только маму жалко…

Марик не отрывался от мониторов, которые доставляли ему любые заказанные тексты, изображения и фильмы. Он даже начинал подозревать, что ему покажут какое-нибудь заграничное кино (предположим, более-менее приличное) или выдадут статьи из западных журналов или – доже! – тексты из Британской энциклопедии – но и в мыслях боялся подобного попросить. Да он и не знал, какой фильм стоило заказывать, ребята произносили какие-то названия, но он старался не слушать…

А уж что, поговаривали, было во Всемирной сети (тоже ведь на выкупленных у нас же лигокристаллах построенной), с которой Единая Страны ни в коей мере не соединялась и охранялась мощнейшими экранами и Средствами Защиты. А вдруг здесь?.. Но Марик даже не делал попыток, кто их знает, этих новых руководителей…

Сова поселилась на узенькой кушетке в меленькой комнатке, заполненной старьем. Кушетка была жестковата, но примерно такая же, как прежде. Зато вся остальная мебель была странно перекорежена – все скругленные углы были заменены на прямоугольные, а округлые поверхности как бы набраны из кубиков, все более мелких сверху, чтобы старательно воссоздать прежнюю форму. Катя жила, словно во сне, не чувствуя как копилось в ней ее вечное противление. Оно прорвалось внезапно, ночью, когда она вдруг толчком проснулась и пошла к ненавистной двери.

Некоторое время Сова качалась с пятки на носок, стараясь хоть как-то привести себя в норму, но это ей не удалось. Там тут же возникло то самое явление, что и в прошлый раз: поверхность начала отражать, в глубине возникла фигура, похожая на статую, отлитую из темного металла. Катя подняла руку, и статуя тоже приняла законченную картинную позу. Изображение было похоже на то, что получалось при адаптации фигуры персонажа при подготовке игры, но намного точнее. Потому оно и воспринималось, словно зеркальное отражение. Оно и впрямь было зеркалом, но зеркалом, устраняющим недостатки. Свет мой зеркальце, скажи…