Листья полыни

Тем паче не верил Зорко, что Некрас сумеет отыскать в странах полудня того, кто умеет читать сны и идти по следу сновидений. Прочитав в доме у Геллаха множество книг, написанных путешественниками, кои считались знаменитейшими и достойнейшими доверия, он понял лишь то, что народы и племена не слишком склонны доверять чужестранцам свои тайны. А часто казалось, что и сами эти народы едва ли осведомлены о том, что обладают какими-то тайнами. Они просто жили, и только когда находились те, кто, подобно заклинателям звуков, начинал поиски изначальной песни, собирая слова, знаки, вещи, мысли, жесты, звуки и прочий скарб, что копится народом за долгую жизнь, когда удавалось им записать то, что они открыли, — не важно как: песней, книгой, камнем или еще чем, — только тогда можно было заглянуть за полог тумана, скрывающего холмы за оврагом, и увидеть иную жизнь.

Но теперь Зорко был по меньшей мере не один, и черная крепость Гурцата, стоявшая в мире невидимого, уже не казалась вовсе неприступной. Зорко же сейчас более волновало то, в чей же сон он вошел (если верить Некрасу)? Кто это мог перевоплотиться в огромного серого пса, способного догнать лошадь, и почему Зорко прежде не встречался с ним в обереге? Кем они оказались столь близки, что Зорко вошел в его обличье так же просто, как некогда вошел в его жизнь черный пес?

Путь ему предстоял еще неблизкий. Степняки, озадаченные нежданным разгоном дозора, куда-то пропали. Как и говорил Некрас, на ближайшие десять верст лес был пуст. Черный пес знал, куда бежать, а Серая послушно шла за ним, и Зорко позволил себе подремать прямо в седле, отдавшись на волю быстрых, но ярких и сочных видений.

С тех пор как у него появился знак Гриан, его оберег, он начал замечать, что сновидения стали помниться ему куда лучше прежнего. Мало того, они начали повторяться. Конечно, Зорко не всякий раз вспоминал, что ему снилось и снилось ли что-нибудь, но время от времени, и чем дальше, тем чаще, он видел во сне самого себя. Но видел не таким, какой он есть на самом деле, и с каждым новым подобным сном он все более отдалялся от себя, пока наконец не исчез совсем. Во сне его место занял теперь совсем другой человек, живший непонятно где и непонятно когда. Понятно было только, что никаких мергейтов там, во сне, даже близко нет, что город у моря, похожий на Галирад, непомерно огромен против нынешнего, а люди, выглядящие почти что как арранты, поклоняются богам, о которых Зорко читал в книге, купленной некогда на галирадском Большом мосту. Мир в этих снах, однако, был нем и призрачен, не имея звука, плоти и запаха, а на губах поутру оставалась только полынная горечь, отбивавшая все иные вкусы, даже если там, во сне, Зорко видел целые медовые соты.

На сей раз человек во сне читал книгу. Книга лежала у него на коленях, а сам человек сидел в ладье на лавке. На колени он постелил чистую, вышитую по кайме тряпицу, будто бы ел хлеб, опасаясь случайно обронить хоть крошку, и книга покоилась на этой тряпице так, будто не из пергамента была, а из тончайшего горного хрусталя. Он водил по строкам длинным узловатым пальцем и шевелил губами, произнося про себя каждый звук, точно пробуя язык книги своим, не то смаковал его, не то осторожничал, боясь отравиться. Сам Зорко привык в последнее время читать книги единым махом, сразу схватывая взором целую страницу, цепким оком художника запоминая знаки, ровно образы, во всем их пестром взаимном расположении. Во сне он будто бы совсем недавно научился читать и вот теперь пробирался по книге, как по незнакомой густой чаще или изменчивой почве болота.

Сначала Зорко мало занимало то, о чем он во сне читает. Ему хотелось увидеть все вокруг. Но вокруг было море, встопорщившее волны, точно собака, еще не вздыбившая шерсть, но уже приподнявшая ее в знак предостережения, когда шерстинки из мягких и теплых превращаются в жесткие и недобрые. Ладья была сегванская. Солнце, прорвав предрассветную дымку, вставало из пучины красным, предвещая ветреный день. Сегваны убрали весла, и ладья резво бежала под парусом. Гребцы отдыхали, играли в кости и шахматы, некоторые дремали. Стряпали извечную морскую сегванскую еду — овес с селедками. Были на корабле еще вельхи, сольвенны, и один молодой и пригожий обликом аррант почивал, завернувшись в два одеяла из шерсти вельхских овец, прямо у ног Зорко. Вернее, у ног человека, которым стал Зорко во сне.

Ничего примечательного Зорко не обнаружил, к тому же человек, читавший книгу, редко отводил взгляд от буквиц. И Зорко, когда человек с преизрядным трепетом и тщанием перевернул тонкую страницу, заглянул мельком в книгу. Она вдруг показалась ему знакомой, где-то уже виденной. Особенно примечательной была разноцветная буквица, выведенная особым образом, на вельхский лад, да не совсем. Меж тем человек читал: