Листья полыни

А лицом тот венн из сна пригож не был, зато видно было сразу: жизнь его сладкой не была, а гнула и корежила, да не сломала. Вряд ли был он старше Зорко, но горькая доля ему выпала. Может статься, Зорко и смог бы разгадать, каков же был тот, кем он, Зорко, был во сне, будь случай взглянуть на венна из сна сквозь оберег. Да вот беда, никак это было невозможно, зане Зорко спал, а во сне у него оберега не было. А чтобы ему посмотреть через оберег, надо было открыть глаза и достать золотое солнечное колесо, да только сон бы тогда пропал, и где ловить хвост этого сна, Зорко не знал.

А лицо незнакомца было загорелым и обветренным, щеки впалыми, нос, видно, когда-то был сломан, и страшный шрам шел наискось, от переносицы, чуть пониже глаза и на щеку. Шрам такой оставить могла только плеть. И били с тем намерением, чтобы лишить глаза, да не вышло: не на того напали. Венн успел вовремя увернуться, и глаз остался невредим. Еще во сне Зорко умел биться так, что любой воин в любой стране ему бы позавидовал. В одиночку одолеть семерых было ему нипочем. И меч, и лук, и нож, и копье привычно ложились в ладонь — куда привычнее, нежели ложка. А едва ли не пуще было у его рук силы, когда они оставались пусты.

Пусты они были лишь с виду. На самом деле наполняла их великая невидимая сила, и даже острый как бритва меч останавливала она, а стрелу могла перехватить в полете у самой груди. Но были на тех руках — на запястьях — непроходящие кроваво-красные рубцы. Зорко всякое видел, приходя на купеческие корабли: такие следы могли появиться разве что от оков. Взгляд у человека был колючий, цепкий, изучающий, неприятный и неприветливый поначалу.

Зорко был не таков. Оставаясь венном, стал он и вельхом, и сегваном успел побывать, и аррант Пирос, знаменитый во всех землях негоциант, признавал его — варвара! — за равного. Сиречь не просто как человека, равного всем другим людям по происхождению из материнского лона, а как одного с собой душевного уклада, что дарован лишь уроженцам благословенной земли. И не знал Зорко покуда других таких, как он сам, — и веннов, вроде бы и в тот же миг самих по себе людей, крепких не общиной веннской, но тем, что эта община где-то есть… Но вот думал Зорко и во сне, и наяву по-веннски, поелику мысли внятной всегда слово изреченное, пусть про себя, сопутствует. А речей Зорко до поры оттуда, из сна, не слышал, но, стараясь мыслью пробиться через толщу немоты, ощущал, что во сне-то он живет по веннской Правде и никогда не сможет стать иным, невенном, даже если сильно будет уважать чужие края. Во сне был он, хоть и скитался по океану-морю вдали от лесов по-над Светынью, живой частью веннской общины, нерушимого единства, кое, несмотря на всю несхожесть веннских родов, бытовало искони и выручало в тяжелую годину.

Сегодня он прочел за один присест довольно много, больше обычного, и готов уже был закрыть книгу совсем, дабы обдумать прочитанное в тишине и наедине с собой, покуда многоречивый спутник его почивает, но тут вспомнил, что на полях рядом с едва изученной главой осталась нечитанная глосса. Так именовали многоученые люди невеликое по протяженности толкование, кое вписать дозволительно меж строк або на полях.

Он опять раскрыл книгу и прочел: «Великан сей, окруженный птицами, должно быть, не кто иной, как Ангюс». Последнее имя было выведено киноварью. Сие должно было значить, что Ангюсу где-то посвящена целая глава. Однако звали за собой и иные красные, как уши у скотины, что принадлежит вельхской нежити, слова: Нок-Бран, Охотничья луна, король Итта, Глэсху, Фебал, Брессах Ог Ферт…

Вот здесь, как только Зорко из сна, который, по сути, Зорко не был, коснулся взглядом и сознанием этого имени и сопоставил с ним некий образ, Зорко спящий начал слышать то, что происходит в его сне. Немедленно, откуда ни возьмись, будто бы невидимый заклинатель звуков, сидящий неизвестно где, дунул в свою волшебную дудку, ворвались внутрь сна плеск волн, стоны и вопли чаек, скрип корабельных снастей и относимые тут же ветром людские разговоры. Позади кто-то прошел босиком по доскам настила, и Зорко услышал этот звук, настоящий и свежий, как морской ветер. И он проглотил его вместо пищи, потому что другие чувства, присущие человеку, пока не сумели отыскать в огромном мире снов и отворить для себя именно этот сон…