Листья полыни

Но оттого и хотелось ставни приоткрыть, хоть в щелочку заглянуть. А потом обо всем, что видел, поведать. Не зря ж он всю жизнь звуки ловил, искал те, что были истинными. Песни, что венны пели, красивы были, и хоть слова в них одни и те же повторялись, а иная песня навевала грусть, иная радовала или потешала, иная звала. Такая сила была заключена в песенном слове, что могла человека песня на свой лад настроить. Но, говорили древние, были и сказы, что в прежние и допрежние времена словом песнопевца можно было реку вспять повернуть, ветер утихомирить или, напротив, разогнать, дождь призвать в засуху, не говоря о том, что воина от стрелы вражьей заговорить, кровь песней остановить, внушить накрепко любовь или ненависть.

Кудесники, что с духами говорили, и матери рода многое о вещах ведали, обряды вершили, лечили, заговоры всякие составляли, а все ж не могли — и ловцы звуков это видели — косное бытие оживить, разговорить и сделать так, чтобы оное по слову изменялось. А о людях инда и говорить было нечего, хотя б к тому же Зорко прислушаться стоило!

Вот и думал Некрас возвратить песенному слову былую его силу. Не мечтал он облака в небе пасти или огни язвящие метать на многие версты, и гор двигать не желал, и людьми повелевать не думал — на то были боги небесные и земные, и во власти их, великих, было великим править. Однако тому, чем человек обладал и чему должен был хозяином являться — душе своей и соображению, — хозяином он частенько не был. Сам себя не мог найти и доверялся кому попало, а другой, кому бразды человек вручал, хорошо, коли по-доброму к нему относились, хорошо, коли знали, как лучше с чужой душой и волею обойтись. А когда злы оказывались или попросту не ведали, что творили, случались всякие беды. И хоть полагалось каждому опека духов-предков и пусть существовали в мире побратимы и посестры души человечьей, а все ж сам человек за свою душу вперед всех отвечал. Вот и следовало, по мысли Некраса, так песню строить, таково слова с музыкой сплетать, чтобы не просто слух услаждать, а душу уснащать и выстраивать.

Иной раз получалось такое в песнях, да только не нарочно, а как-то наобум, невзначай. Да и то сказать, если на случай надеяться, то можно было ненароком и такую песню сложить, что силой своей не то что добра не сотворила, но к худу привела.

Мало того, Некрас, еще не постигнув той сути, что могут заключать в себе слова и звуки песни, не умея еще расположить слова и звуки так, чтобы их строй выстраивал душу, уже думал о дальнейшем. О том, что и зримые оком образы могут такожде тревожить либо же успокаивать душу, и запахи, и прикосновения тоже. Коли бы разобраться в том, научиться выписывать из песен и образов красивые речи, можно было б научить душу бытовать праведно, по вере и Правде. Некрас сознавал, что Правды у всяких племен и родов разные, но верил, что есть такие истины, кои для всех одни и те же. Вот к сим истинам и надлежало вести свою душу, разговаривая с ней реклом, звуком и образом.

Каковы эти истины, Некрас покуда не знал, да это его и не слишком заботило. Сейчас он мечтал постичь язык, на коем говорит душа, — хотя б ту его долю, кою составляют звуки. А там, звук за звуком, дойти и до великих истин. Да и чем, как ни этим, жили все ловцы звуков, век за веком близясь к началам правды, и немало уж в том движении преуспели.

Некрас, проходя по плутающей меж источенных ветром каменных глыб еле видной тропе — когда-то, должно быть, здесь доставали из земли для некой потребы камни, — думал о том, как истолковать сон, что видел он сквозь оберег. Одно дело было выглянуть в дыру, что являл собой черный ком Гурцатова сна. Этого Некрас сделать не мог, равно как и назвать сейчас те истины, что верны для всех и на все поры. Но вот истолковать все, что видел Зорко и слышал сам, дабы превратить видения и звуки в знаки, он мог хотя бы попытаться.

Теперь он шел по границе степи, видел ее дни и ночи и сумел, как ему казалось, что-то понять об этом невиданном крае, допреж считавшемся пустынным и диким. Ни пустынной, ни дикой степь не была даже здесь, где соприкасалась с совсем уж сухими землями. Мало того что Некрас слышал бытие недр, камней и токов, но и живые твари обитали здесь во множестве, и вся жизнь их была размерена и подчинена законам. Птахи и жуки, змеи и ящерицы, диковинные твари, похожие и на змей, и на ящериц разом, но одетые в крепкую костяную одежу сверху и снизу, куда и прятались, жили здесь, греясь на солнце, разыскивая воду и хоронясь от ночной прохлады. Дальше, за несколько десятков верст, земля одевалась короткой и жесткой травой, и поелику твердая глина позволяла звукам разбегаться скоро и далеко, не теряясь. И Некрас слышал, как трава прорастает и кланяется ветрам, как крадется по траве степной волк, как то ходят переступью, то мчатся скоком кони, как важно выступают, а то и припускают рысью звери-блудяги. Что уж было говорить о людях, коих в веннские земли пришло изрядно, а сколь еще осталось в степи, и овцах, коих насчитывалось еще более.