Читаем Листки из дневника. Проза. Письма полностью

Листки из дневника. Проза. Письма

(Я помню это только с его голоса. Чье это?) Любил говорить про то, что называл своим «истуканством». Иногда, желая меня потешить, рассказывал какие-то милые пустяки. Например, стих Малларме «La jeune m`ere allaitant son enfant» он будто бы в ранней юности перевел так: «И молодая мать, кормящая со сна». Смешили мы друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван на «Тучке» и хохотали до обморочного состояния, как кондитерские девушки в «Улиссе» Джойса.

Я познакомилась с Мандельштамом на «Башне» Вячеслава Иванова весной 1911 года. Тогда он был худощавым мальчиком, с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, [с пылающими глазами и] с ресницами в полщеки. Второй раз я видела его у Толстых на Старо-Невском, он не узнал меня, и Алексей Николаевич стал его расспрашивать, какая жена у Гумилева, и он показал руками, какая на мне была большая шляпа. Я испугалась, что произойдет что-то непоправимое, и назвала себя.

Это был мой первый Мандельштам, автор зеленого «Камня» (изд. «Акмэ») с такой надписью «Анн Ахматовой – вспышки сознанiя в беспамятств дней. Почтительно – Авторъ».

Со свойственной ему прелестной самоиронией Осип любил рассказывать, как старый еврей, хозяин типографии, где печатался «Камень», поздравляя его с выходом книги, пожал ему руку и сказал: «Молодой человек, вы будете писать все лучше и лучше».

Я вижу его как бы сквозь редкий дым – туман Васильевского острова и в ресторане бывш. «Кинши» (угол Второй линии и Большого проспекта; там теперь парикмахерская), где когда-то, по легенде, Ломоносов пропил казенные часы и куда мы (Гумилев и я) иногда ходили завтракать с «Тучки». Никаких собраний на «Тучке» не бывало и быть не могло. Это была просто студенческая комната Николая Степановича, где и сидеть-то было не на чем. Описания файфоклока на «Тучке» (Георгий Иванов, «Поэты») выдуманы от первого до последнего слова. Н. В. Недоброво не переступал порога «Тучки».

Этот Мандельштам – щедрый сотрудник, если не соавтор «Антологии античной глупости», которую члены Цеха поэтов сочиняли (почти все, кроме меня) за ужином. («Лесбия, где ты была», «Сын Леонида был скуп».

Странник! Откуда идешь? – Я был в гостях у Шилея.Дивно живет человек, за обедом кушает гуся,Кнопки ль коснется рукой, – сам зажигается свет.Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,Странник, ответствуй, молю, кто же живет на Восьмой?)

Помнится, это работа Осипа. Зенкевич того же мнения. Эпиграмма на Осипа:

Пепел на левом плече, и молчи –Ужас друзей! – Златозуб.

(Это – «Ужас морей – однозуб»).

Это, может быть, даже Гумилев. Куря, Осип всегда стряхивал пепел как бы за плечо, однако на плече обычно нарастала горка пепла.

Может быть, стоит сохранить обрывки сочиненной «Цехом» пародии на знаменитый сонет Пушкина («Суровый Дант не презирал сонета»):

Val`ere Brussoff не презирал сонета,Венки из них Иванов заплетал.Размеры их любил супруг Анеты,Не плоше ль их Волошин лопотал.И многие пленялись им поэты,Кузмин его извощиком избрал,Когда, забыв воланы и ракеты,Скакал за Блоком, да не доскакал!Владимир Нарбут, этот волк заправский,В метафизический сюртук его облек,И для него Зенкевич пренебрегАлмазными росинками Моравской.

Вот стихи (триолеты) об этих пятницах (кажется, В. В. Гиппиуса):

1

По пятницам в «Гиперборее»Расцвет литературных роз.…………………Выходит Михаил Лозинский,Покуривая и шутя,Рукой лаская исполинскойСвое журнальное дитя.

2

У Николая ГумилеваВысоко задрана нога,Для романтического севаРазбрасывая жемчуга.Пусть в Царском громко плачет Лева,У Николая ГумилеваВысоко задрана нога.