Листобой (Рассказы)

Мы разорвали, разрезали одежду, узлом сложили под голову Николая и снова стали закидывать его землёй.

Сейчас, сейчас, ещё немного, и всё будет в порядке, земля высосет молнию, высосет, выпьет, вберёт в себя вместе с дождевою водой.

- Надо железо приложить!

- Какое железо? Где оно? Засыпать полагается.

- Дядь, дядь, ружьё, оно железное.

Я поднял ружьё, грязное и мокрое, разрядил. В замках его влажно заскрипела земля. Положил стволами на грудь Николая и стал водить по груди, по лицу.

- Хорошо, хорошо, сейчас оживёт, - говорил Генка. - Оживает, оживает...

- Поздно, - сказал Грошев. - Беги, сынок, в деревню. Зови мужиков.

- Води, дядь, води, он оживёт, вот увидите...

- Беги, Ген, в деревню.

- Да ещё не поздно. Води ружьём, дядь.

Голос Генкин дрожал, он хватал меня за локоть, подталкивал, торопил. Видно, в голове его не укладывалось то, что в моей уже уложилось. Я бросил ружьё.

- Дядь, дядь, надо что-то придумать. Придумай, дядь! Ну, скорее!

- Надо искусственное дыхание, - сказал я.

- Какое дыхание! - раздражённо вдруг крикнул Грошев. - Засыпать полагается! - И тут же обмяк. - Ну, делай, делай дыхание-то.

- Да я и сам не знаю, как его делать.

- Руками же надо разводить! - умоляюще сказал Генка. - Быстро-быстро!

Ткнув руку под затылок, я приподнял с земли голову Николая, а другой рукой надавил на грудь, отпустил, ещё надавил, отпустил.

Генка схватил его руку и принялся быстро раскачивать её к груди и обратно, и Грошев подхватил другую руку.

- Сейчас оживёт, - убеждал Генка. - Ещё, ещё...

- Раз-два... - стал приговаривать я.

- Раз-два... Раз-два... - поддержал Генка. - Дыши, дыши...

Мы сами дышали сильно и шумно, как будто хотели увлечь, заразить своим дыханием человека, лежащего на земле. Сколько же времени прошло, как кончилась гроза?

- Вставай, дядь, вставай, - приговаривал Генка.

- Землёй надо засыпать, - бормотал Грошев. Он отставал, сбивал с ритма.

- Раз-два... раз-два... - твердил Генка и не давал нам остановиться.

Наконец Грошев отпустил руку Николая, снял шляпу.

- Что я бабе его скажу? - спросил он.

- Тише, тише... Он дышит!

В голосе Генки прозвучала такая уверенность, что мы замерли, затаили дыхание, а он склонился, прислушиваясь, к самым губам Николая.

Где-то далеко на шоссейной дороге за рекой заворчал автомобильный мотор. Шумно вздохнула овца. Последние, особенно тяжёлые капли падали на землю с листьев картошки.

Генка потрогал меня за руку, чуть-чуть прижался ко мне. Мы с ним были уже вроде родственники - вместе прятались от грозы, ловили овцу.

- Придумай что-нибудь, - попросил Генка. - Придумай, дядь. Он оживёт.

- Можно воздух вдуть, - нерешительно сказал я.

- Вдувай! Вдувай! - сразу обрадовался Генка. - В нас воздух живой. Он войдёт в него и оживит.

- Да уж поздно.

- Вдувай, дядь, - просил Генка, обнимая мою руку, гладил рукав, как будто я был человеком, способным вдуть живой воздух.

Грошев насторожённо слушал нас. Овца легла на землю, задёрганная верёвкой.

- Ну, посвети.

Я отдал фонарь и наклонился над человеком, пластом лежащим на земле. Огромной картофелиной казалось в свете фонаря его лицо. Ладонями я сжал его щёки, вздохнул глубоко, будто собираясь нырнуть. И Генка вздохнул за моей спиной. Медленно приблизил я губы к его рту, прижал и с силой выдохнул весь воздух, нажал локтями на грудь.

Гак! - вылетел вдутый мной воздух и рассыпался, как пыль.

Николай дрогнул, повёл рукой. Приоткрылись его глаза, хлипнуло в горле:

- Чтой-то?

Час прошёл или больше, как кончилась гроза?

У палатки горел уже костёр. Дым от него шёл влажный, утяжелённый, особенно горький. Он уплывал к полю, смешивался с ночным туманом.

Николай лежал в палатке, накрывшись мокрыми плащами. Он высунул к костру заляпанное землёй лицо, тяжко дышал, закашливался дымом.

Грошев снял брюки и размахивал ими над огнём.

Генка сидел у костра, обхвативши за шею овцу, которая бессмысленно пялилась в огонь.

- Я прямо не верил, что всё обойдётся, - весело сказал Генка.

Он восхищённо глядел на Николая, не мог отвести глаза, будто боялся, как бы снова чего не случилось.

- И папиросы-то намокли, - хрипло сказал Николай, ни к кому особенно не обращаясь.

- А мы их посушим! - обрадовался Генка.

Николай вяло махнул рукой - дескать, ладно, чего там.

Я снял куртку и стал помахивать ею над костром, сушить.

Под взмахами загудели сучья, располыхались. Лопались и скрючивались в жару сосновые иголки.

- Сбоку молния ударила или как? - спросил я Николая.

- Прям под ноги.

- Тогда б ты не встал. Она тебя тряхнула только и об землю бросила, возразил Грошев.

- Говорю я - под ноги, - повторил Николай.

- Ух, жара! - сказал Грошев, отскочил от костра. - Ташкент!

- Это ещё не Ташкент, - ответил Генка, протягивая к огню руки. Сейчас-сейчас, разгорятся...

- Генка-а-а! - послышалось недалеко. - Гена-а-а-а!

- Батя! - испуганно вскочил Генка. - Батя меня ищет!

Он дёрнул овцу за верёвку и побежал в темноту, сразу позабывши нас.

- Иду-у-у! - закричал он.

- Идёшь? - слышался сердитый голос. - Ты куда провалился, а?

- Эй, дядя Паша! - крикнул я. - Иди к огню!