Листопад

И Прокудин, улыбаясь, потрогал Зырянова за плечо.

- Да ты не лотоши, мил человек. Был я у твоего Мити и лекарство ему снес. На поправку пойдет. Сейчас чайку вскипячу.

По небритому лицу Зырянова расплылся румянец. Он отвернулся к стене и долго лежал с закрытыми глазами.

В самоварной трубе выло пламя. Над крышей, жалуясь, тихо шумели промокшие ели. Где-то в чаще надрывалась ворона. Зырянов впервые подумал, что вот как получается в жизни. Почти рядом живешь с человеком, встречаешься с ним, враждуешь, видишь в нем одно только плохое, а, выходит, он совсем не такой.

- Ты что там примолк? Спишь, что ли? А может, худо?

Зырянов не отвечал.

Старик налил в стакан чаю, насыпал туда сушеной малины и сахару и, размешав все это ложкой, поднес к постели:

- А ну-ка, хвати... Сразу хворь пройдет. Старинное лекарство. Бывало, в детстве нас таким напитком мать лечила. Напоит, закутает одеялом - и лежи. Тут тебя пот и прошибет. Рубашки хоть выжимай.

Зырянов, преданно, по-собачьи взглянув на старика, глухо, срывающимся голосом проговорил:

- Прости меня, отец. Виноват перед тобой. Как сукин сын виноват.

Прокудин, сощурив глаза, удивился. Что это он? Совсем занедужил мужик.

- Плохо о тебе думал. Лютой злобой кипел, - продолжал исповедь Зырянов. - Не раз петуха красного собирался пустить под сторожку. Да, как видно, бог отвел...

- Ты сначала выпей мою настойку, - поняв наконец, в чем дело, предложил старик. - Душа-то лучше отойдет.

- Простить себе не могу, - каялся Зырянов. - Мимо учил не щадить ни зверя, ни птицу, а он другой - все бережет, каждую травинку ему жалко...

- Видать, сын-то не в отца пошел, - насмешливо вставил Прокудин.

- В том-то и дело, не в отца. Весь в мать. Та пойдет в лес, цветка не сорвет. Разве можно, говорит, губить такую красоту?

Растопырив крылья, из-под кровати вышла галка. Уставясь на Зырянова, стала покачивать головой, словно осуждала его.

Зырянов залпом выпил малиновый густой чай.

- Не казни меня, отец, - тяжело дыша, снова заговорил он. - Я перед тобой, как перед богом, каюсь.

Старик снял с гвоздя чистое полотенце, не спеша вытер ему лицо.

- Ты этой мокроти не бойся, мил человек. Хворь выходит.

В серых подвижных глазах Зырянова блеснули слезы.

- Рос я в жизни один. Родителей едва помню. Отец погиб в первые дни войны. Потом пришли немцы. Офицер хотел тронуть мою мать. Она ударила его. Гитлеровец выхватил пистолет и выстрелил прямо в грудь. Что вспоминать! Не был бы жив я, если б не подобрали соседи. Никого у меня нет. Один Митя, люблю его, ох как страшно люблю...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Буравлев и Ковригин, споря, стояли друг перед другом и порывисто размахивали руками.

Каждый старался доказать свою правоту.

- Тебе русским языком сказано: сажать тополя! А ты?.. - горячился Буравлев. - Воспользовался, что отъехал, и давай на свой манер. Скажи, пожалуйста, кому мне теперь доверять?

Ковригин прислонился плечом к косяку двери:

- Да ты не расходись, - он старался взять рассудительностью. Послушай лучше. У нас полно полян. Из года в год не выкашиваются. Ты представляешь, сколько там накопилось перегноя. Их надо засаживать деревцами. А вот болота обсаживать - абсолютно не к чему, да еще тополем. Мало у нас всякого барахла растет.

- Дорогой Степан Степанович, да будет тебе известно, тополь, как изволил выразиться ты, не барахло, а замечательное дерево! Он в три-четыре раза быстрее растет, чем, допустим, дуб или сосна, в два раза больше дает древесины. Это прекрасный живой насос. Ни одно дерево столько не выкачивает воды, сколько тополь. Выла бы возможность, а она, надеюсь, будет, я им все болота обсадил бы. И насчет полян ты не прав. Лесу нужна красота. А какая же может быть красота без полян?

- Черт с ним, с этим тополем!.. Только возьми в разум, там же топь!..

- Вот и хорошо. На сыром грунте это дерево чувствует себя как дома.

- Кроме краснотала там ничего не растет.

Буравлев досадливо морщил лоб. Спор наконец стал ему надоедать, и он, берясь за спинку стула, строго предупредил:

- Распоряжения мои прошу выполнять четко.

Только у Чертова яра Ковригин как-то успокоился. Прохладный ветер остудил разгоряченное лицо, влажным опахалом протер глаза. Ковригин шел не спеша, погруженный в свои размышления.

Он остановился у обрыва реки. Волны переливались синими, красными, малиновыми красками. На гребнях пузырилась, лопалась розовая кружевная вязь пены. Вода бурлила у берегов, стремительно рвалась вперед, и Ковригин неотрывно следил за течением. Почему-то припомнилось давнее весеннее предутрие, когда он, десятилетним пареньком, вместе с дедом, сев в лодку, уплывал далеко вниз по течению. Там они расставляли сети, ожидая, пока в них попадется доверчивый налим или хитрая щука. Глубокое небо еще было усеяно звездами. С востока на запад плыли косматые, похожие на чудища, облака. Река струилась, переливалась чешуйчатыми блесками. Падающие с весел капли позванивали, как серебряные монетки. От сырой, пронизывающей прохлады знобило, тянуло ко сну. Маленький Степанка, чтобы не уснуть, таращил глаза и то и дело толкался о борт лодки.