Листопад

Казалось, тропинки вот-вот сомкнутся за ними, как воды Красного моря, и уведут в дальний, дальний лес, где сплетаются все дороги. Где он, этот лес, из которого нет возврата…

Солнце застало его в пути. Просека все не кончалась, и мешок казался тяжелее гири.

Лес медленно раздвигал кусты, пытаясь по солнцу определить, далеко ли он отошел от перекрестка. Взгляд единорога до сих пор согревал его.

Где он будет жить теперь, Леса совершенно не волновало. Палатка и прочее походное имущество, предусмотрительно собранное на черный день, нож и кружка. А человеку, которому пришлось три года прожить в джунглях, не страшно месяца два побродяжить в лесах средней полосы, пробираясь на юг. А там видно будет. Никогда не был таким уж бойцом, думал он, сворачивая с просеки и легко переходя с тропы на тропу. Хватит с меня, хватит, хватит с меня.

На губах все не таял, не исчезал странный привкус, похожий на привкус крови пополам с апельсиновым соком.

Углубился в собственные мысли и не заметил, как заросшая просека оборвалась. Лес у реки прорезали глубокие овраги – ежевика, бурелом, тонкая струйка воды внизу. Дальше начинались заливные луга. Малость заплутал. Ладно, так хоть отдохнуть можно, здесь. На краю. Никто не увидит.

Он уже начал определять окружающее пространство словами «это не имеет значения», когда на другой стороне оврага орешник разомкнул ветви, и бесстрастным глазам Леса явились сначала тень, потом – выхваченные из тени фрагменты человеческой фигуры, а потом – растрепанная белая рубаха, серый, ненавидящий взгляд и рука с пистолетом.

Ты живешь? – подумал Лес. Ты живой? Так почему… Почему ты ненавидишь? Впрочем, это тоже не имело значения.

– Попался в конце концов, – злорадно произнес Скадри, обламывая ветку. – Повернись поудобнее.

– Не радуйся. – Лес был совершенно спокоен. Наверное, до сих пор чувствовал взгляд единорога.– Не радуйся тому, чего не понимаешь.

Скадри поднял пистолет, и Лес равнодушно отвернулся. Выстрела он так и не услышал.

…Шорох шагов, треск костра, голоса… Голоса… Тени за закрытыми веками.

Какого черта, я же мертв…

– Ребята! Он живой! Хорош суетиться, не надо никого в город! Стой, люди, он живой! Лю-юди! – и удаляющийся топот ног, и шум реки вдалеке.

– Эй… – его осторожно взяли за руку. – Эй, ты! Вы то есть.. Вы точно живы? Не ранены? Или позвать кого?

Лес закашлялся. Его подхватили под мышки и прислонили к дереву. Он открыл глаза. Посмотрел наверх. Небо сквозь ветви.

Расплывчатое пятно чьего-то лица заслонило небо. Он задохнулся.

– Что случилось? Вы себе ничего не сломали? Там обрыв…

Лес пошевелился и вдруг понял, что остался цел. Абсолютно цел. Будто заново родился. Все тело наполняла какая-то невероятная, светлая, ни с чем не сравнимая усталость. От рождения.

От смерти, наверное тоже. Тот же стрелял.

– Люди, дайте кто-нибудь воды! Люди!..

Этот рыжий недоносок способен убить одной звуковой волной. Хватит молчать.

– Я здоров – закашлялся Лес. – Здоров, только почти убит… Н-не тряси меня!

Парень отпустил его плечи, и с высоты собственного роста мир показался очень маленьким. Настолько маленьким, что можно было указать в сторону обрыва. Затошнило. Как в кино, панорама качнулась, и перед глазами предстала отчетливая картина: мертвый господин попечитель, наполовину засыпанный листьями и землей, обрушившейся на него в момент выстрела. Пистолет крепко зажат в руке. На лице навсегда застыло горестное удивление. Странно, ведь он мог бы и рассмеяться. Я же смеялся… Смеялся…

– Там лежит человек, – с трудом выкашлял Лес. – С оружием. Он стрелял, а я, наверное, всё-таки живой… – он оперся о дерево и соскользнул вниз, потому что ничего больше говорить не требовалось.

Он видел, как рыжий придурок опрометью бросился за остальными. Поднялся невыносимый, птичий галдеж, как на глухарином току. Кто-то несколько раз повторил его имя, имя вызвало совершенно невыносимый крик, и облаками начали вспухать в небе виноватые возгласы: потом все улеглось. Голова болела.

Всё было правильно. До невозможности правильно. Посягнувший на легенду лесов не имеет права жить. И только серебряная пуля может убить единорога.

Он решил не думать о том, что начнется после его возвращения.

А ещё он не мог знать, что через несколько дней, старательно не замечая растерянных взглядов, войдет в свой класс и начнет новую тему. Пёс, виноватый в его злоключениях, успел перепугать половину города, прежде чем его пристрелили. И превращаться ему было не во что. Разве что в падаль…

А в окна города, надраенные до блеска, синими вечерами смотрелся ветер.

Между осколками. Камень и наконечник стрелы

Газеты сходили с ума. Они сходили с него тем быстрее, чем узнавали о новом бунте или о результатах выборов. В Тертом разгромили тюрьму – эта новость дошла первой – в столице партия белых захватила Дом правительства и засела в нем, и две недели продолжались бои на улицах города. Ввели танки.