Листопад

— Напрасно, камрад, не верите мне, — упавшим голосом сказал офицер. — Честное слово, я порядочный австриец. В этом вы можете убедиться… И… всякий человек растеряется в ситуации, подобной этой. Я не трус, уверяю вас! Я не трус… Если мне представится случай… Поверьте мне, ради бога. Просто меня убивала мысль, что я могу погибнуть от рук коммунистов, так ничего и не объяснив им.

— Чем ты можешь доказать свою порядочность? — спросила его Ранка.

— Частично я уже доказал тем, что сдал вам свой батальон, — ответил капитан и, бросив тревожный взгляд на подпоручика, на мгновение замялся. — Если бы вы были настолько добры и приняли меня к себе в партизаны, я смог бы практически доказать свою порядочность.

Марко засмеялся так громко, что пленные посмотрели на него с испугом. Сколько раз в войну он брал в плен вражеских солдат или жандармов разных национальностей — венгров, итальянцев и немцев. Многие из них пытались доказать свою принадлежность к коммунистической партии, просили принять их в партизаны, уверяли и клялись, что будут честно бороться, убеждали, будто фашисты насильно забрали их в свою армию. Но Марко никому не верил.

У него было основание не верить им. Он был убежден: никаких настоящих антифашистов в фашистских армиях нет и быть не может.

По его мнению, антифашисты или сидели в концентрационных лагерях, или с оружием в руках сражались против фашизма. И поэтому всякий раз, когда кто-нибудь из пленных заявлял, что он коммунист, Марко чаще всего без зазрения совести расстреливал такого как предателя.

И у него рука не дрожала.

— Камрад подпоручик, — снова заговорил капитан, обращаясь к Марко, — я взываю к вашей гуманности и прошу у вас снисхождения…

— Фашистам никакой пощады быть не может и никакого снисхождения. Вы столько наделали зла сербам, что, если бы каждого из вас по три раза расстреливали, все равно бы вы своими смертями не оплатили всех преступлений.

— Эти преступления делали фашисты.

— Ты считаешь, что отличаешься от них?

— Камрад, я честный австриец, инженер, и меня зовут Георг Штраус. Вы должны мне поверить.

— Ты вражеский офицер, и для меня этого достаточно, чтобы тебя расстрелять.

Пленный понурил голову и замолчал.

— Ты не родственник того, известного Штрауса? — спросила его Ранка.

Капитан заметно оживился.

— Нет, фрейлейн, к сожалению, только однофамилец…

— Я очень люблю вашего Штрауса.

Валетанчич с недоумением посмотрел на своего комиссара.

— Перед войной я была в Вене. Она мне очень понравилась. Мы были в вашей опере.

— К сожалению, она пострадала. Американцы ее разбомбили.

Марко уже злился на Ранку. Он не мог понять, о каком Штраусе идет разговор.

— Это какого Штрауса ты любишь? — спросил Марко, когда они остались одни, всматриваясь в нее долгим, испытывающим взглядом.

— Ты ревнуешь? Мне всегда казалось, что ты совсем не умеешь ревновать, — таинственно заговорила она, улыбаясь.

— В последнее время ты ведешь себя немного странно. — Он проглотил комок, застрявший в горле, и продолжал: — Ты совсем отбилась от рук. Что бы я ни предложил, ты обязательно все делаешь наоборот. Тебе доставляет удовольствие дразнить меня.

Ранка улыбнулась. У нее была ободряющая, спокойная улыбка.

— Пожалуйста, не говори глупостей. — Голос у нее был такой же спокойный, как и улыбка. — Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю, и в этом нечего сомневаться.

Марко минуту молчал. Выражение его лица изменилось.

— Может, ты все-таки скажешь, кто этот немец, которого ты знаешь? — спросил он и покраснел.

— Ты о Штраусе? — Она спрятала улыбку на своем лице. — Это известный австрийский композитор.

— Где же ты с ним познакомилась?

— Он умер раньше, чем мы с тобой родились. Осталась жить только его музыка. Я очень люблю его музыку.

— И я люблю музыку, — сказал Марко, — но только не немецкую, а нашу, сербскую. Лучшей музыки для меня нет. И знаешь, Ранка, любить швабскую музыку — это позор, а для комиссара — позор вдвойне!

— Не говори глупости, Марко. Музыка Штрауса общенародная. Это великий композитор.

Лицо Марко стало мрачным.

— Не ведаю, каким он был композитором, но знаю: все они — наши враги. У шваба врожденная ненависть к славянам, ты это должна помнить.

— Среди них тоже имеются порядочные люди, — заметила Ранка. — Их только надо уметь отличать. Ты говоришь не то, совсем не то.

— Может, ты скажешь, что и этот капитан порядочный человек? — Он кивнул головой в сторону офицера.

Ранка пожала плечами.

— Нет, я этого пока не сказала, но вполне возможно, что в свое время он состоял в антифашистской организации. — Она минуту помолчала, потом спросила: — Почему ты думаешь, что ему нельзя верить?

— Верить немцу, фашисту?

— Во-первых, он не немец, а австриец.

— Это одно и то же. Все они — одинаковые твари! Все они — наши заядлые враги. Ты знаешь, сколько раз австрияки пытались покорить Сербию? У меня прадед и дед погибли от австрийских пуль. И все не на ихней, а на нашей земле.

— А это важно, где они погибли, на чьей земле?

— Запомни, это очень важно. Ведь они погибли, защищая свой очаг, а не лезли к ним в дом. Такие вещи ты должна различать. Или в гимназии это не изучали?