Листопад

- В Ртищеве я встретил девушку, которую любил в молодости, - с горькой усмешкой проговорил Буравлев. - Случайно встретил. Полтора месяца мы стояли в этом городе. С ней я виделся почти каждый день. Там речка протекала узкая, мелкая. Мы отыскали на ее берегу поукромнее местечко и подолгу просиживали там.

"К чему я это? - спохватился Буравлев. - Кому нужно, с кем я когда сидел?"

Но Стрельникова терпеливо слушала его.

- Вы потом на ней женились? И Наташа дочь ее?

- Не до женитьбы было! Однажды ночью наш эшелон двинулся на запад. Нас бросили за линию фронта. С полгода мы громили фашистские тылы. Затем плен. Побег. Болезнь. Когда вернулся на Большую землю, месяца три пролежал в госпитале. Только после выздоровления узнал: выехала в Казахстан. Вот и вся история.

- И вы ее не нашли? - допытывалась Стрельникова.

- Зачем? Нашел... Я же однолюб.

У дубов они остановились. Деревья, словно от холода, сбившись в кучу, жались друг к другу. Ветер заламывал загривки податливых сугробов. Вокруг растекалась снеговая ровень поля. И стояли большие, могучие дубы.

- Ну и вымахали! - восторженно отметил он. - А им еще и тридцати нет.

- Откуда они здесь? Никак не можем дознаться.

Слова Стрельниковой показались Буравлеву забавными. Ему потребовалось немало усилий, чтобы не рассмеяться. А она продолжала высказывать предположения:

- Очевидно, сойка наносила желудей и забыла. С ней так часто бывает. Как вы думаете, Сергей Иванович?

Буравлеву припомнился пыльный большак, по которому он вместе с другими, с такими же молодыми парнями, уходил на фронт. Над вышедшей в трубку рожью висел оранжевый шар солнца. Ветерок смягчал зной, гнал по полю зеленые волны. У развилки дорог приостановились передохнуть. Буравлев сунул руку в карман за спичками и обнаружил там горсть желудей. Он сделал перочинным ножом небольшие щелки в земле и вложил в каждую по нескольку желудей. Вот они и поднялись над землей, те желуди!..

Буравлев рассмеялся, но секрета своего не выдал.

- Сойка - птица крылатая, Евдокия Петровна. Дорога для нее всюду прямая. Только зачем ей сюда, в открытое поле, таскать запасы? Да и посадка-то, видать, ручная. Дубы хотя и скучились, а стоят друг от друга на одном расстоянии. Разве сойка сумела бы так? Без человека тут не обошлось. Но зачем вам, математику, об этом знать?

Она заглянула в оживленное лицо Буравлева.

- И мне, учителю математики, Сергей Иванович, надо и это знать. Мир начинается от единицы.

Буравлев сразу не нашелся, а лишь многозначительно хмыкнул. Уловив его замешательство, Стрельникова добавила:

- Дубрава для всех загадка. Дуб обычно растет в "шубе". А тут поднялись одни.

- Загадок в жизни не бывает. Все можно объяснить, если помозговать. Секрет тут раскрывается просто. Пришел человек, положил в землю желуди. Выросли дубы. В войну, очевидно, поле зарастало бурьяном. Бурьян поначалу и служил отличной "шубой". А потом они вошли в силу.

Солнце медленно катилось на запад. Закат положил последние мазки на серые стволы дубов и начал гаснуть. Потускнели на горизонте облака, оставив неяркую полоску дотлевающей зари. Но недолго ей пришлось покрасоваться, померкла и она. А на зимнике все еще чернели две человеческие фигуры. Казалось, им и стужа, и сгущающийся мрак были нипочем.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Прокудин стоял у склона оврага, вглядывался в гущу орешника. Рядом застаревшие сосны поблескивали на солнце иголками инея. Высоченная медно-красная красавица сосна, выступающая к самой опушке леса, горела румянцем, а запорошенные метелями ее верхние мутовки золотились.

Прокудин с детства помнил эту сосну. Забирался, бывало, к самой ее верхушке и оттуда сшибал на землю шишки. Ровный ствол ее поднимался почти до самого неба, как тогда ему казалось. И только кое-где торчали тощие, с редкой хвоей сучья, которые вот-вот отпадут.

Прокудину невольно подумалось, что человек чем-то похож на сосну: и в его руках и ногах за долгие годы работы и ходьбы жилы становятся такими же сухими, тощими и будут все дальше истончаться, как эти усыхающие ветви.

Сосны толпились беспорядочно и густо, будто в жаркий день у водопоя рыжие телки. Под пологом, в сумраке, темнел подрост. Прокудин хорошо видел его. Глаза еще не померкли, не потускнели от лесных туманов и непогоды. Они отчетливо различали молодые сосенки, которые, вытягиваясь, стремились выбраться к солнцу. Некоторые из них, так и не достигнув своего величия, засыхали, осыпали хвою и стояли, раскинув тощие голые сучья.