Листопад в декабре

Она растерянно остановилась около потока. Звездоглядов подал руку, Тамара прыгнула. В спину ему шлепнулось яблоко. Не отпуская руки девушки, он пошел дальше. Когда они вошли в дом, Тамара посмотрела на него удивленно и покраснела.

Навстречу вышел высокий, сутулый мужчина — режиссер Солонин. Он протянул белую руку, очень худую, беспокойную. Скуластое лицо освещали печальные серые глаза. Он страдал одышкой, вид имел болезненный.

Солонин усадил художника за большой круглый стол, накрытый белой скатертью. В голубом кувшине стоял букет чайных роз, обрызганных водой. Одна роза упала на скатерть, где лежало красное яблоко с ржавой ямкой от укуса.

Звездоглядов разложил эскизы.

Когда они обо всем договорились, жена Солонина, пожилая, но очень похожая на Тамару, принесла чай. Она ушла. Звездоглядов не удержался и стал расспрашивать о Тамаре. Солонин сразу нахмурился. Помолчав, он нехотя заговорил глуховатым баском:

— Девочке было два года, когда она оглохла. Мы с женой уехали на три месяца в гастроли. Она осталась с няней и заболела скарлатиной. Нам не сообщили. Без нас, конечно, за ней недоглядели, болезнь дала осложнение на уши. И вот все это и случилось. Она забыла те два-три десятка слов, которые знала, забыла, что существуют звуки.

Солонин говорил сухо, отрывисто. Он принужденно откашлялся и, сдвинув брови, смотрел в сторону. Худые, длинные пальцы чуть заметно дрожали. Пахли надкушенное яблоко, вянущие розы. Солонин продолжал еще более сурово:

— Когда подходил ко мне ребенок и не говорил, а… мычал… душа холодела, — он резко повернулся и хотел еще что-то сказать, но сдержался.

Оттолкнул стакан, ушел к окну, распахнул его. Мокрая ветвь шлепнулась на подоконник и прилипла. Листья склеились. Дождь утих. В саду летучие мыши стремительно и мягко чертили зигзаги. Сильно пахли, невидимые художнику, белые звезды табака, забрызганные грязью. Солонин вернулся к столу, сел в хрустящее плетеное кресло. Он снова замкнулся, лицо потемнело, как будто на него пала тень. Худые руки щипали розу.

— Я отдал Тамару в школу… для глухонемых… в Москве… Все, что я смог сделать…

Пальцы вырвали щепотку лепестков.

Голова Тамары появилась в окне. Девушка смеялась и ела абрикос, лохматый, точно обтянутый оранжевой замшей. Звездоглядов кивнул, она шаловливо улыбнулась и скрылась.

— Интересно все-таки, как она понимает говорящих? — допытывался Звездоглядов.

Солонин пристально глянул на него и медленно отвернулся. Сухо бросил:

— Читает по губам, жестам, мимике… Интуиция, чутье…

— Это непостижимо! Но как же все-таки… Не понимаю!

Солонин вновь недовольно глянул на лицо художника, полное любопытства, точно Звездоглядов слушал занимательный рассказ о приключениях.

— Извините, мне пора в театр, — неожиданно сказал Солонин, глядя в окно.

Тамара встретилась на пороге. Когда Звездоглядов улыбнулся и пожал ей руку, она вдруг тоже улыбнулась и спросила:

— Топрый?

И сама ответила:

— Топрый.

Он увидел приоткрытую дверь.

— Ваша комната?

— Моя.

— Можно?

Тамара кивнула.

Потом Звездоглядов и Калабухов ужинали.

— Забавная девочка, — говорил художник. — Я заметил, что она любит очень яркие краски и чутко улавливает самые тонкие запахи. Зрение, обоняние у нее развиты необыкновенно.

Калабухов молчал, искоса поглядывал на Звездоглядова и перочинным ножичком выковыривал из колбасы сало. В колбасных пластиках появлялись дырки.

— В комнате у нее чистота и порядок. Значит, верно говорят, что глухонемые особенно любят то, что радует их глаз. Ты замечал это?

Калабухов ничего не ответил и только потом, уже собираясь на концерт, который должен был состояться в колхозе, вдруг произнес:

— Я только одно скажу: душа ее бесхитростная, неискушенная. Она сразу и горячо отдается чувству — вся! С ней шутить невозможно.

Калабухов раздраженно дернул галстук, — никак не завязывался. Бросил его на стул и ушел.

Звездоглядов нерешительно постоял среди комнаты, покусывая губу, потом улыбнулся, махнул рукой, оделся и, выйдя в сад, заглянул в открытое окно к Тамаре. Она читала. Он подобрал в луже маленькое яблочко, вытер его и осторожно бросил на Тамарины колени.

Она повернулась. Он показал жестами: выходи…

Когда возвращались из кино, ночь была непроглядно-черная. Далеко вспыхивали молнии. Оцепенелая листва ожила, забормотала, и снова редкий дождичек еле слышно зашептался в темных акациях. Ишаки, запряженные в маленькие тележки, плелись по улице. Женщины продавали цветы, которые лежали в эмалированных тазах с водой.

Все это волновало Звездоглядова.

Он купил охапку мокрых, колючих роз и подарил Тамаре. Некоторые еще не развернулись и походили на маленькие кочаны капусты. Тамара, беря цветы, пристально и серьезно посмотрела на Звездоглядова. Когда подошли к дому, она пригласила к себе.

На полу лежала, как снег, шкура белого медведя. Огромная башка с разинутой пастью сверкала стеклянными глазами. Над диваном висели фотографии.

— Нравится? — показала Тамара на снимок, с которого смотрело ее задумчивое лицо.

Звездоглядов кивнул.

— Нравится очень? — и глаза ее беспокойно что-то искали в его лице.

— Да, да…