Листопад в декабре

Но скоро случилось такое, о чем позабыть нельзя. Об этом говорил весь город.

Было ослепительное, солнечное утро. Ночью немножко посыпало снежком. Он смешался с опавшими листьями. Они с одной стороны обросли серебристой шерстью инея и звенели под ногами. В город прилетели стайки зеленых синиц. Мальчишки вешали на голые деревья ловушки.

Я пришел на автобусную остановку. Цезарь был на месте. Ждали автобус минут пятнадцать. Наконец он подкатил. В нем ехало человек пять. Вдруг один из пассажиров, в шинели, с погонами лейтенанта, прижался к окну, глядя на Цезаря, потом бросился к дверям и выскочил первым.

— Цезарь! — тихо, нежно и ликующе окликнул он сеттера.

Собака насторожилась, поднялась и, сильно втягивая в себя воздух, пошла к приехавшему.

— Цезарь! Ко мне! — радостно и властно грянул приказ.

И тут старый Цезарь напрягся, стал гибким, молодым. Неожиданно он взвился на задние лапы, а передние бросил на грудь человеку. Тот охватил его, притиснул к себе.

— Батюшки мои! Товарищ Коробов?! — закричала какая-то женщина. — Живы?!

— Жив! — крикнул лейтенант.

Все столпились вокруг него и Цезаря. Перебивая друг друга, возбужденные, радостные, махая руками, люди рассказывали Коробову, как ждал его Цезарь. Коробов сильно щурил глаза, теребил седеющие усы.

— Ну, спасибо, товарищи, — за что-то поблагодарил он.

Я долго смотрел вслед ему и Цезарю. Пахло первым снежком. На земле от него и от солнца была дивная светлынь.

Цезарь шел уже не гордо и царственно, а бежал, как молодой, и с удовольствием обнюхивал все тумбы, заборы и деревья…

1958

Веселый сказочник

Приехали в три часа утра. Их встретили стужа, мрак, хруст снега, дремучий лес вокруг села и непролазные сугробы.

Администратор Виктор Абакумов — быстрый и легкий, как птица, — привел в клуб. Сначала прошли через большую темноватую комнату. В ее углу притулилась касса, сколоченная из фанеры. При свете на ней можно было бы увидеть разные росписи, изречения и нелепые рисунки, оставленные посетителями.

Потом зашли в небольшой зал, уставленный скамейками. Низкий потолок кое-где подпирали беленые столбы. Словно дыра, зияла маленькая темная сцена без занавеса. На ней уже была установлена оранжевая ширма. На двух сдвинутых ящиках с куклами, декорациями и реквизитом лежал парень лет восемнадцати, рабочий Подойницын.

В зале тускло светила лампочка. Кое-где вместо стекол чернели на окнах фанерные заплаты. Пахло махоркой и сыростью. В углу стояла холодная печь. «Ну и хозяева, черти!» — подумал Устьянцев.

— Я, дорогуши мои, мотался по соседним колхозам, заделывал спектакли, — объяснил Абакумов, — и вот, уж не обессудьте, не успел приготовить квартиры!

— Вы бы лучше уложили нас в пуховые сугробы. Теплее было бы, — ехидно протянула тощая, красивая, злая Аня Гуляева.

Она всегда играет мачех, вредных, капризных дочек и льстивых лисиц.

— Небом крыто, светом горожено, в печке сосульки висят, — засмеялся на сцене Подойницын. У него были такие сонно-пьяные глаза и распухший сизый нос, что многие принимали его за пьяницу, хотя он водку в рот не брал.

— Таскаемся по дырам, валяемся где попало, как бродяги, — заворчал Истомин, — а еще об искусстве толкуем!

У Истомина обвисший горбатый нос и пронзительные истерические глаза обозленного человека. На впалой щеке большая бородавка с длинными волосками. Истомин неплохой актер, но не ужился с дирекцией, и его уволили из областного театра. Временно он поступил в кукольный.

Бывшая певица Клеопатра Михайловна, старуха с накрашенными губами и ногтями, обиженно вздохнула и недовольно глянула на Абакумова. Она его, как и всех молодых, считала невоспитанным. «У них дурные манеры, они не умеют держать себя в обществе». У нее звонкий голос, и поэтому старуха удивительно удачно играет мальчишек-сорванцов.

И только одна ленивая, изнеженная Катя Клыкова длинно и сладко зевала. У нее лицо пухлое, точно сдобная булка, в которую воткнули две изюминки хитрых глаз. Она хорошо играет несчастных сироток, добрых зайчиков, примерных пионерок.

Закутавшись в дорожные «спецовки» — старенькие дохи из собачьих шкур, усталые кукольники улеглись на ледяных скамейках.

Режиссер Гоша Устьянцев, долговязый, с длинной худой шеей, близоруко щурил маленькие глазки в рыжеватых ресницах. Перед ним колыхался желтый туман. Лампочка расползалась золотым пятном, как в клубах банного пара. Нет, и Гоше тоже было не очень-то приятно после дороги спать в ледяном клубе…

На другой день зал заполнили ребятишки. Они бегали, кричали, шумели. Устьянцев вместе с Подойницыным раскладывал реквизит и куклы. Он любил этих маленьких человечков. Все куклы были сделаны им.

Вот рыжая лохматая Каштанка. Немало пришлось поработать над ее мордочкой, чтобы придать ей выражение доброты и озорства. Она получилась очень смешной. Особенно хороши и выразительны были уши, которые болтались во все стороны.