Листы дневника. Том 1

Вспоминаем, как два соперника-издателя старались похулить намеченного ими автора, чтобы тем дешевле приобрести право издания. Но ведь такие специфические умаления в каких-то анналах зацеплялись. Помним, как некий торговец картинами всеми способами временно старался умалить ценность художника, чтобы достаточно скупив его произведений, поручить кому-то вновь воскресить забытого или отверженного.

Не будем вспоминать некоторые эпизоды из мира собирателей, когда соперничество доводило людей до самых недостойных поступков. Важно только помнить, что оценки творчества необыкновенно извилисты и личны. Вспомним, как некий любитель музыки предупреждал известного музыканта не играть, ибо у влиятельного критика в тот день болели зубы. Но когда ко всем этим жизненным случайностям присоединяется желание вообще не ознакомиться со всем oeuvre, тогда положение становится поистине трагическим.

Вспомним любого многотомного писателя. Можно ли судить о нем, не зная последовательно всех его трудов. Конечно, можно судить отдельные произведения автора, но тогда это будет суждение о произведении, но не обо всем творческом oeuvre. И не только как биография большой личности, но еще более ценно следить накопление творчества и все пути его выражения. Вот тогда еще раз вспоминается это удачное в смысле своем слово oeuvre. Оно заставляет особенно широко помыслить, заставляет очертить целое явление и широко рассмотреть его влияние и последствие.

Историк, переходя от oeuvre личного, оценивает и oeuvre целой нации, целой эпохи. Если историк не научится на малом доступном, то каким же способом он приблизится и охватит широкие задачи? Прежде, чем думать о таких широких задачах, надо помыслить о добросовестности суждений частных и личных. Тот, кто поставил себе задачи всегда оставаться в пределах истины, тот научится разбираться во всех случайностях и бережно сопоставит причины и следствия. Одно дело — просто порадоваться какому-либо одному произведению, но другое дело порадоваться прекрасно сложенному целому ожерелью, в котором найдется много самоцветов в нежданных сочетаниях.

Сейчас, когда так много преломлений и смешений, каждое четкое и честное и сердечное схватывание предмета будет особенно нужной современной задачей. Мы только что читали, как Стоковский определенно выразился о вреде механической музыки для истинного творчества. Стоковский справедливо напомнил, что даже в самих вибрациях, передаваемых непосредственно или механически, огромная разница. А некоторые инструменты вообще неощутимы при механической передаче.

Во время, когда и музыка, и сценическое искусство, и живопись подвержены всяким механизациям, именно тогда оценки творчества должны стать еще точнее, глубже и обоснованнее. Именно теперь, когда современный уклад стремится к краткости, отрывчатости и случайности, тогда нужно особенно устремиться к оценкам на основе всего oeuvre. Хотя и трудно переводимое, но выразительное слово oeuvre.

25 Февраля 1935 г.

Пекин

"Нерушимое"

Одичание

Бывают сведения, которые можно повторить лишь в строго сохраненной форме. Ни буквы лишней. Ни восклицательного знака. Может быть, в том же мелком шрифте и на том же нижнем уголке — совершенно так, как прочли его. Тут же писали о каких-то денежных знаках. О футболе. О собачьих гонках. О продаже подержанных вещей…

Среди всего быта и обихода притаилось сообщение об одичании. Как же иначе назвать? Когда дикарь вдевает кольцо в нос — над ним смеются. Когда голый человек покажется на улицах города, требуют блюстителя порядка. Когда пьяный безумствует, его убирают в больницу. Но когда одичалый безумствует, тогда почему-то стараются оправдать его всеми материальными теориями.

Все реже сведения о дикарях диких, даже каннибалы-дикари вывелись как будто… Но зато сообщения об одичании умножаются. Не только умножаются, но и воспринимаются уже довольно легко. Обвыкли. Приучились.

Сами сообщения приобретают эпическое спокойствие обреченности. Сегодня шестьсот произведений погибнут. Завтра горячим паром изведут весь музей. Затем "за ненадобностью" можно разобрать древнейшие памятники. А там можно подумать и об уравнении или изъятии мозгов. Может быть, песий или свинячий мозг окажется пригоднее. Материалистическая диалектика!

Опытные врачи и психологи очень тонко отмечают процесс одичания. В некоторых отношениях он принадлежит к сфере безумия, но вроде прогрессивного паралича, он похож также на атрофию каких-то центров. Одни центры атрофируются, а другие приходят в неуравновешенное состояние. Когда люди говорят о распущенности, они часто и понимают под этим состоянием процесс одичания. Дикарь в большинстве случаев не человеконенавистник, но одичалый прежде всего таковым становится. Также он становится и подозрительным, и болезненно завистливым, и конечно, в основе всего, напыщенно самомнительным.

В то время, когда истинно ученый, истинно просвещенный человек отличается скромностью, самоуглубленностью и, естественно, дружелюбием, тогда одичалый черствеет, ожесточается и готов стать каким-то паразитом.