Листы дневника. Том 2

Любопытно, кто первый направил палеховцев и мстерцев в область былинной иллюстрации? Счастлива была мысль использовать народное дарование в этой области. Помню, как на нашем веку этих даровитых мастеров честили "богомазами". Впрочем, тогда ухитрялись порочить многие народные достояния. Доставалось нам немало за любовь к народному художеству. Правилен был путь наш. Не пришлось с него сворачивать.

И Настасья Микулична — величественный прообраз русского женского движения — давно нам был близок. Характерно женское движение в русском народе — в народах Союза. Выросло оно самобытно, как и быть должно. Женщина заняла присущее ей место мощно, как поленица удалая. Радостно читать, как индус пишет о своем пребывании в землях Союза. Народы волею своею показали здоровое, преуспевающее строительство. Как вспомнишь об этом историческом строительстве, и невралгия полегчает. Привет народам Союза! Привет Родине!

21 Октября 1939 г.

"Из литературного наследия"

Миражи

Стоянка была в открытой безводной пустыне. За барханами раскинулись приветливые миражи. Небывалые светлые озера, рощи деревьев, даже точно бы виднелись стены жилья. Врач экспедиции, прежде не видавший миражей, негодовал: "Зачем ночевать среди песков, когда в полутора верстах и вода, и топливо, и даже жилье!" Уговоры не подействовали, и наш спутник зашагал по песчаным кочкам к призрачному озеру. Часа через три он вернулся сердитый и молча заперся в палатке.

Сколько миражей! И какие привлекательные! Много опыта надо иметь, чтобы отличить очевидность от действительности.

Много неожиданностей и не в пустыне. На Ладожских островах мы пустились бродить. Кружили долго. Любовались скалами, вереском, елями, соснами, чудесными заливами. Наконец, увидели заманчивую скалу и решили влезть на нее. Карабкались с трудом и предвкушали за вершиною новые дали. Вошли, преодолели и оказались перед кухней нашего дома. Тоже своего рода — мираж.

И сейчас вокруг нас вершины, подле которых Монблан окажется карликом. На многие островерхие зубцы не всходил человек. Вот бы взобраться! Но знаем окрестности. Знаем, что с вершины увидим давно знакомые долины, к которым ведут удобные дороги. Но найдутся и те вершины, откуда откроются новые всходы, и стоит преодолеть их и не пожалеть сил.

В Трансгималаях иногда с перевала открывались бесчисленные вершины, все в блеске снегового убора. Глаз уже не мог охватить строения этого каменного океана. Кто знает, где явь и где мираж? Узкою тропою проходят путники. Вожатый каравана не дает удалиться в непроходимый лабиринт.

Изумляясь несказанному великолепному разнообразию вершин, вы уже готовы признать все вероятия. Ночью, когда полыхает Гималайское сияние, вы готовы к любой сказке. Но нет больших сказок, нежели сама жизнь.

Среди скал через самый стан медленно проходит серна со своим малышом. Не спешит, ее еще не научили страшиться. На гребнистой вершине четко выступают очертания каменных баранов с огромными рогами. Не бегут. Охотники опускают оружья и любуются.

За миражами достигнем и явь. За сказкою будет действительность. Доверчиво пройдем через станы по пути к новым вершинам. Там услышите сказание о Шамбале.

22 Октября 1939 г.

"Из литературного наследия"

Встречи

Одна писательница после целого вечера расспросов, прощаясь, горестно заметила: "А самого-то главного и не сказали". Правда, не сказано самое главное. Да и как его скажешь? Одни засмеют. Другие вознегодуют. Третьи и не выслушают! Записать бы для пьесы, для фильмы. Но как уложить все разновременное, разноязычное? Как-то следовало бы сделать. Нужно и время найти, и затворить уши на день сегодняшний. Нелегко это.

Уж на что уединились. У последней почтовой станции. На границе Тибета. Тут-то бы и собрать все "самое главное". Но мирские неурядицы и сюда достукиваются. И здесь ждутся газеты. И сюда спешат передать радио, со всеми его выдумками. Долетают телеграммы — теперь уже с цензорскими разрешительными пометками. Может быть, кое-что и не доходит. Где-то друзья негодуют о неполучении ответа, а их весть где-то застряла в цензуре.

Неурядицы всюду. И помочь нельзя, и мыслями собраться невозможно. Чувствуешь, как многое где-то выходит рыбьим хвостом. И черепки дребезгом своим заглушают "самое главное". Не повторится оно. Искры его тухнут в тучах пыли. Неужели не удастся запечатлеть? Только подумать, какие чепуховые причины мешали собраться и записать. Не все и записать можно. Каждый день дает свое разрешение и свое запрещение. Многие записи порывались. Еще на днях сожгли целые корзины рукописей. И то не ко времени и это не к месту. Но с годами уходят подробности, уже не схватить их. Основа не только не тускнеет, но даже укрепляется в памяти!