Лисы графства Рэндалл

Полицейские, как выяснилось позднее, проторчали в лагере до самого полудня. Сначала я сидел в шатре Макди и послушно ждал, как разрешится ситуация, но потом удрал на речку. Никто меня не хватился, и в итоге я плескался до самого вечера. В лагерь вернулся слегка обгоревший на солнце, продрогший до костей и страшно голодный. Представление было в самом разгаре; на щите перед входом в главный шатёр значилось, что фокусы и колдовство на сегодня отменяются из-за болезни артистов.

Волшебник был в фургоне один. Он сидел на плоской крышке сундука, подогнув под себя ноги, и надстраивал, кажется, уже восьмой этаж в карточном домике. Всюду были расставлены зажжённые свечи – ароматические, фигурные, даже самые простые, из неприкосновенного запаса для освещения. Воздух загустел от запаха расплавленного воска, от чада и эфирных масел.

У меня мгновенно взмокла спина – не то от жары, не то от духоты.

– Через несколько дней цирк Макди досрочно закончит гастроли, – негромко сказал волшебник. Слова застревали в горячем мареве, точно в плотной вате. В дрожащем свете моя тень распадалась на две, на три, на десять теней, то бледнела, то вытягивалась, то исчезала совсем, оставляя только чёрную лунку у самых ног. – Офицер Винье согласен с тем, что приказ допросить тебя – чьё-то личное пожелание, а полиция создана отнюдь не для того, чтобы выполнять капризы власть имущих. Но он всего лишь старший офицер, а указания идут с самого верха.

Я уселся на пол около сундука и начал пальцем гасить свечи, до которых мог дотянуться. Дурацкая игра – утопить фитиль в воске и не обжечься.

Выиграть, конечно, невозможно.

– Кормье?

– Или генерал Лафрамбуаз. По сути, впрочем, это одно и то же, – ровно ответил волшебник. – Но если мы вдвоём сейчас исчезнем, у них появится более весомый повод завести дело… Не бойся, Келли. Завтра я поговорю с нужными людьми и разрешу эту нелепую ситуацию. Сёстры Мортен уже пообещали мне устроить встречу с мэром.

Я фыркнул, отвлёкся и обжёг палец. Под ногтём запульсировал комок боли – горячей, тянущей; в неё хотелось вслушаться, вчувствоваться и разложить на оттенки до такой степени, чтобы она потеряла всякий смысл.

– И, конечно, господин мэр будет очарован.

От духоты перед глазами уже всё плыло. Я откинул голову на крышку сундука, прижимаясь виском к краю расплёсканных одежд, к пышным складкам шуршащей ткани, пытаясь в восковом чаду уловить хотя бы тень привычных запахов.

– …я уже так устал.

– Что? – Я с трудом разлепил глаза и вывернул шею, глядя на волшебника снизу вверх.

Он рассмеялся, прижимая отощавшую на две трети колоду к губам. Вокруг глаз было черно и без всякого грима.

– Иди спать, Келли. Это был длинный, тяжёлый день. И для меня тоже.

Я вяло вспомнил о том, что вроде бы четверть часа назад умирал от голода, но только зевнул – и с трудом поднялся. Аппетит куда-то испарился, словно его и не было. Продолжая зевать в ладонь, я обошёл фургон и погасил свечи, кроме двух или трёх, затем открыл настежь дверь и только потом поплёлся к своей постели. Как только лёг – веки сразу потяжелели; сказывалась духота.

Волшебник всё так же сидел на крышке сундука, идеально выпрямив спину. Когда в карточном домике оставалось достроить всего один этаж, он покачнулся и задел рукавом основание. Карты разлетелись по полу, забиваясь в щели, попадая в лужицы едва застывшего свечного воска…

…когда волшебник ползал на коленях, пытаясь собрать колоду, пальцы у него дрожали.

Впрочем, это могло мне только сниться.

…У неё сосредоточенный взгляд, и шьёт она очень аккуратно.

– Больно?

– Нет. – Пытаюсь улыбнуться, но от этой попытки сомкнутые края раны едва не расходятся, и медсестра сердито пинает меня в лодыжку. – У вас лёгкая рука.

Комплимент – так себе, но взгляд у медсестрички светлеет. Она совсем ещё девочка, лет двадцать, не больше; то самое проклятое поколение, которое не видело мирных дней. В этом городе, который переходил из рук в руки уже несчётное число раз, взрослеть, кажется, должны быстрее – но только в теории. Но то ли вода тут чище, то ли ветер с холмов дышит на улицы забытым волшебством, но дети здесь подолгу остаются детьми.

– Жалко, – вздыхает вдруг медсестра.