Литераторы и общественные деятели

Кинул ли он слово ненависти тем, кого он ненавидел всей своей исстрадавшейся старой душой?

Мог ли он кинуть открыто слово привета тем, кого любил и кому в душе посылал своё старческое благословение?

И все мы умираем в одиночестве.

Не подав истинного голоса ни друзьям ни врагам.

Словно отгороженные друг от друга непроницаемыми стенами тюремных казематов.

В одиночном заключении со своими мыслями, со своими чувствами.

Так истосковавшись по свету, по солнцу, по дне, — он умер в самый предрассветный час.

Не вымолвив:

— Ныне отпущаеши…

Как Симеон, не доживший до Сретения.

Самый тяжёлый гроб — гроб русского человека.

Словно свинцом налита его грудь. Она полна невыплаканных слёз.

О Вересаеве

«Wozu denn Lärm?».[22]

Первая фраза Мефистофеля.

Доктор Приклонский кончил свой доклад против Вересаева, — и председатель объявил:

— Желающие возражать — благоволят записаться.

Немедленно записалось 16 врачей.

— Объявляю перерыв на 10 минут.

Вероятно, для того, чтобы доктор Приклонский мог проститься с близкими.

Перерыв кончился, г. Приклонский поднялся на подмостки и покорно сел за стол, покрытый сукном цвета крови, — около него за зловещим пюпитром, в декадентском стиле, стал первый возражатель.

— Вам будет так удобно? — спросил его председатель с любезной улыбкой великого инквизитора.

— Покорнейше благодарю! Мне будет так очень удобно! — сказал первый возражатель, со вкусом смотря на доктора Приклонского.

Аудитория затаила дыхание.

И началось.

Мне вспомнилась сцена из «Тараса Бульбы».

На помосте сидел г. Приклонский и около него стоял оппонент.

А перед помостом чернело море голов. И молодой шляхтич в толпе объяснял сидевшей рядом с ним хорошенькой панянке:

— Вот видите, дорогая Юзя, тот, который сидит, это и есть преступник. А тот, что стоит около за декадентским столом, будет его казнить.

— Что же он сделал такое? — кокетливо спрашивала хорошенькая Юзя.

— А сделал он, душенька Юзя, то, что обругал Вересаева. И за это его будут казнить. По переменкам казнить будут, красавица Юзя. Один устанет, другой казнить начнёт. Сначала ему отрубят руки, и он будет очень кричать. Потом ему отрубят ноги, и тогда он тоже будет очень кричать. А, наконец, и совсем отрубят голову. Тогда уж он больше кричать не будет!

И море голов волновалось в ожидании интересного зрелища.

На помост один за другим всходили врачи пожилые, юноши, люди с именами, неизвестные, приезжие, здешние — и рубили доктору Приклонскому руки и ноги.

И при каждом удачном и сильном ударе публика разражалась громом аплодисментов.

Поощряя:

— Ещё его! Bis!

Какой-то молодой человек так разгорячился, что вскочил и протестовал:

— Зачем доктор Приклонский возражает каждому оппоненту в отдельности? Пусть слушает не возражая!

Но доктор Приклонский, который очень кричал, когда ему отрубали руку или ногу, заявил, что он хочет кричать после каждого удара.

И пока шла эта бесконечная экзекуция, мне казалось, что у доктора Приклонского вот-вот вырвется тяжкий вздох и пронесётся с помоста над затихнувшей толпой:

— Батько Гиппократ, слышишь ли ты меня?

Из толпы раздастся голос старого, убелённого сединами практикующего врача, который ответит за Гиппократа:

— Слышу, мой сынку, слышу!

И вздрогнет толпа.

А казнь продолжалась.

Когда доктору Приклонскому отрубили руки и ноги, поднялся г. Ермилов, журналист, с явным намерением «и совсем отрубить голову».

Он размахнулся:

— Вы? Вы критик? Вы доктор? Вы… вы… вы фельетонист!

Простонародье ругается «химиками».

Журналист г. Ермилов ругается «фельетонистом».

По мнению г. Ермилова, вероятно, это должно убивать насмерть.

Но удар попал плохо.

Доктор Приклонский поднялся с полуотрубленной головой и крикнул г. Ермилову:

— Сами вы фельетонист!

А в глазах его читалось:

— Прописал бы я тебе чего-нибудь как следует! Да «карманная книжка для врачей», где таксирована дозировка, не дозволяет!

Два российских интеллигента заспорили о материях важных.

Дошли до ража.

А мимо проходила кошка.

— У-у, проклятущая! — сказал один, потому что был взволнован, и запалил в неё камнем.

— В бок! И в кошку-то попасть не умеешь как следует!

И запалил сам:

— В ногу!

На том спор и кончился.

Высокие вопросы остались неразрешёнными, а ни в чём неповинная кошка оказалась с переломленной ногой.

Этим часто кончаются русские споры о возвышенных предметах.

Изругавши фельетонистами, спорящие разошлись.

Доктор Приклонский с полуотрубленной головой.

Г. Ермилов с недоумевающим видом:

— Думал другому усечь голову, — самому усекли!

Казнь кончилась.

Я сидел во время неё в уголке, и одна фраза не шла у меня из головы.

Первая фраза, с которой обращается к Фаусту Мефистофель:

— К чему весь шум?

На свете всегда были Вагнеры и всегда были Фаусты.

Спокойные и безмятежные Вагнеры и вечные мученики Фаусты.

Вагнеры, довольные собой, своей наукой и судьбой. И беспокойные Фаусты, вечно недовольные, вечно стремящиеся, вечно мучащиеся, вечно живущие между надеждой и отчаянием.