Литература Древней Руси

И вот что чрезвычайно важно. «Слово» находилось в кругу уникальных памятников: древнейшей редакции «Повести об Акире», первой редакции «Девгениева деяния» и первой редакции «Сказания об Индийском царстве»; при этом первая редакция «Повести об Акире» известна (помимо Мусин-Пушкинского сборника) еще лишь в трех списках, еще в одном — первая редакция «Девгениева деяния», а о существовании первой редакции «Сказания» мы знаем лишь по выпискам из нее в составе других памятников — ни одного списка этой редакции (кроме Мусин-Пушкинского) нам не известно. Следовательно, это был уникальнейший, поистине бесценный сборник, бесценный, даже если изъять из него «Слово о полку Игореве».

Допустив, что «Слово» — подделка XVIII в., мы должны будем допустить и поразительную проницательность фальсификатора: он дал в качестве оправы для своей подделки сборник редчайших произведений. Но тот же проницательный фальсификатор не заметил наличие в сборнике компрометирующего его древность хронографа XVII в..[57]

Думается, что все объяснимо проще и логичнее. В XVII или XVIII в. был составлен конволют (сборная рукопись): к хронографу XVII в. была приплетена другая рукопись, более древняя (предположительно XVI в.), редкая по своему составу: она содержала древнейшие редакции памятников, переведенных и распространившихся еще в киевскую пору, но очень редко встречающихся в рукописях или даже вообще неизвестных нам в других списках (как «Сказание об Индийском царстве» первой редакции и «Слово о полку Игореве»). В этом случае окажется, что для недоумений по поводу уникальности списка «Слова» нет особых оснований: столь же редки и все остальные памятники из его окружения.

Анализируя аргументы в пользу древности и подлинности «Слова», мы допускали одно упрощение: всякий раз мы как бы решали вопрос заново. Методически это неверно. Датировка памятника может быть установлена только при сходных показаниях всех данных: должно быть учтено и содержание памятника, и возможный повод его создания, и особенности его поэтики, и его язык, и его отношения с другими древнерусскими памятниками и, наконец, характер рукописи, содержавшей «Слово», и даже характер приемов его издания.

Как мы попытались показать, совокупность всех перечисленных здесь аспектов изучения памятника убедительно свидетельствует о древности «Слова», и попытки перенести его в другую эпоху не имеют ни малейших оснований.

Время и цель создания «Слова о полку Игореве». Если принадлежность «Слова» литературе Киевской Руси представляется, как мы видели выше, вполне доказанной, то по-прежнему спорной остается более точная — в пределах последних десятилетий XII в. — его датировка. Решение этого вопроса тесно связано с правильным пониманием идейного замысла памятника: намеревался ли автор «Слова» на примере неудачного похода Игоря Святославича лишь поднять вечный вопрос феодальной Руси — напомнить о необходимости совместной и согласованной борьбы с кочевниками — или же он имел в виду иную, конкретную ситуацию, побуждал князей к определенным конкретным действиям.

Б. А. Рыбаков в своем фундаментальном исследовании «Слова» приходит именно к такому выводу. Он полагает, что «Слово» — это «реальное и своевременное обращение какого-то киевлянина к тем русским князьям, которые могли и должны были летом 1185 г. спасти Южную Русь от нависшей над ней угрозы».[58] Из этого следует, что «Слово» могло быть написано в 1185 г., «когда положение было до крайности обострено внешней опасностью и внутренними неладами; оно было бы уже бесполезно в 1186 г., когда о половцах ничего не было слышно... Мы должны, — продолжает Б. А. Рыбаков, — исключить не только тихий 1186 г., но и следующий (последний из возможных), 1187 г., так как в «Слове о полку Игореве» нет п р и з ы в а к Владимиру Глебовичу Переяславскому, тяжело раненному в мае—июне 1185 г. А к 1187 г. Владимир, будучи «дерз и крепок к рати», почувствовал себя в силах принять участие в походе, но 18 апреля в пути скончался».[59] В другой работе Б. А. Рыбаков так представляет обстоятельства, в которых могло быть создано и обнародовано «Слово». По предположению ученого, оно, «вероятно, было сложено и исполнялось в Киеве при дворе великого князя по случаю приема необычного гостя, нуждавшегося во всеобщей поддержке, — князя Игоря, только что вернувшегося из половецкого плена».[60]