Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики

Литературные повествовательные жанры, и прежде всего различные разновидности романа, современными исследователями возводятся одни-к карнавальному3, другие-к сказочному4, третьи-к балладному5 архетипу. В некоторых литературах (в адыгейской, например) родословная романа восходит, очевидно, к героическому эпосу6. В то же время, наряду с романом, как его своеобразное ответвление и развитие, существует сравнительно молодая повествовательная форма (восходящая к Чехову и потому известная подчас как "русская форма"), типологически сопоставимая с народной лирической песней при полном, или при почти полном, отсутствии прямых контактов между ними.

Анализ лирической ситуации и явлений поэтики, связанных с ситуацией в народной песне, с одной стороны, и рассмотрение "русской формы" в плане ее лиризма-с другой, должны помочь в поисках истоков этого типологического сходства. С целью проверки и уточнения критерии, которые при этом будут выработаны, применяются для решения дискуссионного вопроса о судьбах незавершенного чеховского романа.

Лирическая ситуация в фольклоре

Начало сознательного художественного вымысла-в сказке. Получив в художественном творчестве право на существование, вымысел на первых порах тщательно избегал всякого правдоподобия, стремился представить все "наоборот" - и в результате оказывался в большей зависимости от утилитарно ориентированного повествования, чем это на первый взгляд кажется. Если по установившейся прежде традиции лишь то считалось достойным внимания, что прошло проверку общим опытом (отсюда опора либо на всеобщее мнение "говорят", либо на всеобщий авторитет-"так говорит Заратустра", "так сказал Байаме")7, то ссылка на личный опыт-"я" повествователя-становится верным признаком, четкой маркировкой вымысла(который оставался пока символам неправдоподобия). Вот почему повествование от первого лица утверждается в жанре сказки-небылицы-вымысла, который не претендует не только на веру, но не требует даже того условного доверия, которым пользуются другие виды сказки (там повествование ведется все-таки не от первого, а от третьего лица).

Наличие пародирования в сказке бытовой (а она в ряде мест явно отталкивается от волшебной: жадная баба верит в чудесные свойства топора и варит из него щи; глупый барин, соблюдая запрет, караулит шалку с "птицей" и т. п.), а тем более в сказке докучной, где слово часто "буксует", - уже знаменует отказ от однозначной взаимозависимости слова и дела. Тот факт, что эта зависимость может быть иной, чем в волшебной сказке, говорит о появившейся возможности выбора того или иного вида связи между речью и действием, причем каждый сказочный жанр делает свой выбор. Различия в характере соответствия слова и дела наблюдаются между сказочными жанрами, внутри же каждого из них взаимоотношение по-прежнему однозначно. Во всех случаях относительно реальности действия существует полная определенность: будучи упомянутым, оно либо непременно, неотвратимо, вне зависимости от модальности слова, совершалось (пусть и в тридевятом царстве), т. е. между словом и делом устанавливалось полное соответствие, либо реальность его отрицалась категорически, с порога-уже с жанровой характеристики: небылица, и тем самым провозглашалось полное несоответствие между словом и делом.

В лирической песне многообразие отношений между речью и событием раскрывается как внутренняя возможность жанра. Лирическая песня стирает границы между тем, что было, и тем, что может случиться, между видением и представлением. Объясняется это специфической ролью художественного вымысла в песне, в конечном счете-эстетическими отношениями песни к действительности.

Сюжетная ситуация и модальность повествования

Вымысел, который до этого утвердился как средство изображения нереальных событий, в лирике становится средством передачи неявного - вероятного или невидимого, мыслей л чувств человеческих. Тайное, непроявившееся, недоступное человеческому взору и слуху-лирика делает предметом изображения, не прибегая к содействию чудесных помощников или к мертвой и живой воде. Чтобы умерший герой сказки заговорил, ему необходимо воскреснуть. Герой песни после своей смерти обращается к живым, пользуясь лирической неоднозначностью речи ("если бы мог говорить, сказал бы...") 8. Не удивительно, что в истории лирики, начиная с древнего Египта, надгробные надписи от первого лица предшествовали эпитафиям, и от них же ведут начало автобиографии. Русской народной лирике хорошо известна эта форма разговора мертвого с живыми 9, столь блестяще использованная Твардовским в его знаменитом "Я убит подо Ржевом".