Литература как жизнь. Том I

На вопрос, как же Пушкин мог думать о путях дальнейших и «куда ж нам плыть», Илья Львович нашел возможным ответить не раньше, чем через тридцать с лишком лет. В очередную годовщину смерти поэта, в феврале 1968 г., в московском Пушкинском музее выступил он на тему «Отчего погиб Пушкин?». «Именно в эти, последние годы, – говорил Фейнберг, – Пушкин поставил в своем художественном творчестве, в своем историческом творчестве, в своем художественном мышлении коренные вопросы своего времени и будущего России». Поставил и погиб? Пушкинист не утверждал этого прямо, но, излагая материал, предлагал слушателям судить самим. «Мне хочется указать, – говорил Фейнберг (обратите внимание на оттенок научной речи: «хочется указать» – не «хочется думать»), – на важное противоречие, а противоречие это было скрытой от глаз современников внутренней трагедией Пушкина».

Что же довело Пушкина до трагического конца? Мне пока не удалось получить заключительного тома выпускаемой ИМЛИ пушкинской «Летописи жизни и творчества», но уже прочитанное из этой удивительной хроники говорит о том, что многие и небеспочвенные, однако неполные представления о Пушкине нам надо бы отложить до срока. Истолкование последних лет жизни и творчества поэта сосредотачивалось на внешних воздействиях, на преследованиях и даже антипушкинских заговорах, а их было несколько в кругах высших, где Пушкин восстановил против себя гомосексуальную среду (как полагали пушкинисты, в том числе, Лотман, на которого предпочитают ссылаться вместо изначальных предшественников).

Несомненно, всё было, но была и внутренняя драма, которой интересовались недостаточно и просто не интересовались с тех пор, как об этом думали, однако не успели написать попавшие в репрессивную мясорубку П. К. Губер и Д. П. Святополк-Мирский. Фейнберг перечислил произведения, в которых были поставлены коренные вопросы: очерк «Путешествие из Москвы в Петербург», поэма «Медный всадник» и, наконец, «История Петра I». Ничто не увидело свет, но препятствия, возникшие перед поэтом, оказались не только внешними. Ведь, кроме поэмы, другие, исторические и публицистические, произведения закончены не были. Назначенный придворным историком, Пушкин погрузился в засекреченные архивы, до которых его допустили, и он убедился, что книгу о петровском правлении невозможно не только напечатать, но и написать. Исходя из того, что ему открылось, он, проще говоря, не мог сделать выводы, ещё проще, свести концы с концами, как и написал Лифшиц в письме Фридлендеру[215].

Пушкинские исторические труды представляли лишь черновики и конспекты, так долгое время думали, пока Фейнберг не пришел к заключению: у Пушкина успел сложиться текст. Если текст казался лишь набросанным, то причиной подобного впечатления являлась незавершенность внутренняя. Пушкин увидел: царь-рефоматор поднял Россию на дыбы и – на дыбу. Куда ж тут плыть? Что думать? Можно или нельзя было предать гласности, что думал Пушкин о будущности России, но, судя по его последним произведениям, он не знал, что и думать.