Стала вдруг больною,—
слышен кашель хаты…
Страшно… За спиною—
призрак тот лохматый.
Оглянулся трижды: очи
вновь пощады просят.
Белый ветох тёмной ночью
звёзды в небе косит.
Причитают звёзды,
падая над хатой…
Ветох— серп кривичский—
Кровь… Ятвяг лохматый.
Оглянулся: очи!
Это ж очи брата!
…Мало звёзд мне ночью
над моею хатой.
Плачут звёзды-искры,
плачут-причитают.
Косит люд кривичский—
чёрный ветох тает.
Дух
…а слово не прогневи,
ведь слово дано для Духа,
кинь стае слова свои—
труха разлетится глухо.
И смолкнет обиженный Дух,
новое слово рождая,
в толпе о народе вслух
снова напоминая.
Стая опять налетит,
выйдет одни плюгавый:
«Дух— это я! Гляди!»—
скажет, а сам— с рогами.
Каждый— разинет рот,
слыша слова такие.
С нами, мол, весь народ,
по языку— родные…
Каждый— закроет рот,
каждый себя же спросит:
«Это ж и я— народ,
может, судьба не бросит?»
Каждый— закроет рот,
каждый— опустит очи…
Вот тебе и народ,—
думать привык он молча.
С думой такой и вы:
выживет Дух-заступник,
вынырнет из молвы,
лучший посад закупит.
Выживет— это так,
ваши откроет шансы,
медный подаст пятак:
«Вот вам на хлеб, поганцы!»
Потир
Нашли потир, слезами полный,
а чьими— вряд ли знает кто…
Страдалец бросил взгляд упорный
потиру этому на дно.
Гнусавым заклинаньем снова
был чей-то голос за стеной…
Нашли на дне потира слово,—
в молитве выпало оно:
«Люблю»—
глазами прочитали,
«Люблю»—
устами прошептали,
«Люблю»—
душою простонали,
«Люблю»—
все люди прокричали.
Кого?
Поэт сказал: Отчизну!
Солдат: дивчину!
А некто: самого себя!
И стали плотно, дружно, чинно,
как будто сев или косьба.
А он смертельно изнеможен,
а он любви к себе не знал…
Вдруг молча выплеснули слёзы
и налили в потир вина.
И стали дружно, плотно, чинно,
как будто сев или косьба.
Поэт сказал: пьём за Отчизну!
И каждый выпил… за себя…
Монолог «здешнего»
Люциан*, ты представь, что один,
что остался один на Славянщине,
нет уже никого,— погляди,
всё наследье Купалы растрачено.
Да и женщину взяли твою,
и вина налили ей отравного,
приказали: отпей за семью,
и до дна— за Отчизну бесправную.
И не стало любимой твоей,
и родни… С нею тоже покончено…
И кукушки молчат средь ветвей,
только в небо
впиваются коршуны.
Кровью вдруг захлебнулся Перун,
осознав в запоздалой обиде
то, что кровью своею Гарун**
эту кровь и его всё ж предвидел.
И слились, будто в реку одну,
и отрава, и кровь, и слёзы,
и на остров здесь, как в тишину,
сели коршуны, пряча угрозы.
И в твоём, Люциан, Днепре,
что живил спокон века нивы,
три русалки-славянки теперь
моют коням покорные гривы.
Знай, что в Соже твоём, Люциан,
грудь прикрыв уже камнем пудовым,
твой последний поэт смертью пьян,—
как в гробу, спит в реке ледовой.
Ты один, ты один, ты один,
вдруг остался один на Славянщине,
и Отчизна твоя, погляди,—
русокосая Янычарщина.
А когда-то ты говорил,
а когда-то ты даже клялся,
что священный огонь горит…
Он погас— ты ему покайся
за страдальческий этот прах,
за Отчизну свою невинную…
Янычары её в полях
только воронам и покинули.
Ты покайся за свой покой,
ведь зубами не грыз верёвку,
что сдавила тебя собой
и весь страх твоего порока.
Кайся, кайся за жизнь свою,
не забудь же и про Купалу,
ведь теперь ты в родном краю,
словно храм на пути вандалов.
Но пока ты ещё живёшь,
запали пред Купалой свечку,
этот стих мой, прочтя, сожжёшь,
а вандалам скажи: я вечен!
*Люциан— герой поэмы Максима Танка.
**Гарун— Алесь Гарун, белорусский поэт.
***
Мой родовод вёл летопись
лишь плугом
и, как строкою красной,— бороздой.
Каурый конь всё шёл извечным кругом
под Князем-Солнцем,
под Луной-Княжной.
На мокрой гриве вороны дремали,
горячей крови жаждали испить,
и вурдалаки там подстерегали:
вдруг конь сумеет борозду скривить.
И сушь была, и ливни тоже были,
и крыши хат, как призраки, взошли,
а журавли летели, будто плыли,—
и к островам мой родовод вели.
Потоп спадал,
и ветер, как пергамент,
сушил поля и оживлял луга.
И птичий путь—
ночных небес орнамент—
искал себя в бороздчатых кругах.
Театр четырёх муз
Совместный проект «ЛАД»
Театр четырёх муз
ИСКУССТВО
Национальный академический театр оперы и балета Республики Беларусь недавно был реконструирован. Обновлено само здание, которое в 1930-х годах проектировал известный российский архитектор Иосиф Лангбард, изменены интерьеры и усовершенствована техническая начинка сцены. Работа над грандиозным проектом продолжалась около десяти лет. Ещё три года шла модернизация здания и сценической площадки. В 2009 году, когда театр торжественно отметил своё 70-летие, он вновь открылся для оперных и балетных постановок.