Литературная Газета 6248 ( № 44 2009)

Внешне — ничем не примечателен. Да ещё и одет был в каком-то малярно-штукатурном стиле. При встрече на улице всё что угодно придёт в голову, но подумать, что перед вами музыкант, мыслитель, чрезвычайно одарённый архитектор звуков, — никогда! Его это обстоятельство абсолютно не смущает, мне кажется, он специально добивается такого эффекта. Жизнь его в Новосибирске непроста и протекает на улице Станционной. Самой скучной, по-моему, в городе, подходящей для жизни каннибалов и бандитов, но не философов. Но не он же выбирал место для общежития. Выходишь наружу — вокруг всё серое-серое: с одной стороны — громадина ТЭЦ, сбоку — огромный мост через Обь с бесконечными машинами, его он преодолевает каждый день по дороге в консерваторию, а перед глазами — пыльная клумба, которую день и ночь объезжают на многообразных видах транспорта путешественники из аэропорта. Потому, наверное, глаза Льва Терскова всегда печальны, даже трагичны. Как будто он пережил две мировые войны. И даже плен. А тут ещё какой-то легкомысленный кларнетист подсунул сочинение Зигмунда Фрейда. Этот Фрейд Зигмунд, если бы жил на улице Станционной, ничего бы не написал. И не отвлекал бы сейчас Льва Терскова своими соображениями о сновидениях.

Вообще он живёт вне литературы. Фрейд — исключение. Говорить с ним о князе Мышкине бесполезно, будет молчать и смотреть на тебя печальными и ясными глазами, где для князя пока нет никакого пристанища. Что бы сказал по этому поводу Лев Николаевич Льву Александровичу, так зовут полным именем Терскова, можно только догадываться. Когда он решил в своём Красноярске жить в звуках, выяснять бесполезно. Решил, и всё. С тех пор и живёт не как все люди. Собеседник никудышный. Всё больше молчит. К роялю выходит как странник, путешествующий во времени. С мученическим выражением на лице. Ощущение, что добирался до инструмента пешком прямо из Новосибирска. И очень устал.

Но с первыми звуками рояля перед вами совершенно другой человек. Все пошехонские приметы куда-то исчезают, он становится высоким, мощным, нервным, чрезвычайно привлекательным этой своей собранностью и новизной. Какая-то личная физика! И в эти первые звуки ты втягиваешься, как в аэродинамическую трубу, начинаешь соподчинённую жизнь уже в его логике, его эмоциях, его убеждениях. Он крепко «держит» слушателя одухотворённостью исполнения. Увлекает и абсолютно господствует в зале. Очень убедителен за инструментом, обнаруживаются какие-то немыслимые и неизвестно откуда взявшиеся силы, которые надёжно управляют эмоциями, многочисленными интонациями, никакой компьютер с такими задачами не справится. Из каких-то плодоносных глубин психики он так искусно извлекает образы, создаёт их зримыми, впечатляющими, заставляет нас всех сопереживать тому, что волновало создателя произведения много-много лет назад, так, как будто это всё написано им лично и только что.

Из всех его умений, так ярко продемонстрированных в зале Корто, я бы отметил одно, на мой взгляд, очень важное: у него полная интонационная исчерпанность музыкальной фразы и темы произведения. Кажется, что ничего нового здесь уже не обнаружить. За этим не только репетиции и обдумывание текстов, но что-то большее. Наверное, это исполнительская зрелость, к которой так стремится пианист. По крайней мере его присутствие за инструментом глубоко индивидуально и празднично. Публика, почти полчаса с энтузиазмом кричавшая ему «браво» и «мерси боку», уверен, была взволнована не техникой исполнения, не молодостью пианиста, а подаренной ей МУЗЫКОЙ, подлинной, настоящей, автором которой в этот вечер был он.

Из подобных мгновений, никогда не повторяющихся, и будет складываться дальнейшая жизнь. Лев Александрович об этом не думает, а если и задумывается иногда, то тщательно это скрывает. Как самого себя неизвестно от кого. Уже на следующий день пианиста было не узнать — он возвратился в привычный для себя образ человека с улицы Станционной, уничтожил с обедом полкило горчицы, затянулся сигаретой и улетел из Парижа, не попрощавшись. Видимо, невысоко ценит вежливость. Может быть, недочитанный ещё Фрейд внесёт какие-нибудь коррективы…

Путешествие в будущее замечательных российских молодых пианистов закончилось, надеюсь, оптимистичными и созидательными эмоциями. Поверьте, совсем неплохо начинать карьеру с успешного выступления в зале Корто.

Бедное русское в мартеновской печи «Гаража»

Искусство

Бедное русское в мартеновской печи «Гаража»

ВЗГЛЯД И НЕЧТО

Комиссары, кураторы и организаторы ММБСИ-3 дали жару с особым цинизмом

Не поверите, но меньше всего мне хотелось писать про Третью московскую международную бьеннале современного искусства. Однако если гении могут наступать на горло собственной песне, то почему бы нам, простецам, не попытаться наступить на горло собственному безмолвию? Попробуем?