Литературная Газета 6250 ( № 46 2009)

И у тени, вышедшей из мрака,

тоже, тоже слёзы на глазах.

                                            2004

ПЕСНЯ

(Анатолий Жигулин)

Жигулин петь любил и своедельной песней

брал сотрапезника в бесхитростную власть.

А чтобы слушателю было интересней,

ещё обсказывал, как песня родилась.

И в этом сочленении распева

и лагерной тоски, что он являл,

была такая жуть,

что никакой ни муж, ни дева

не выносили правды. Брал бокал

и обносил вином своё застолье,

где мне случалось обниматься с ним.

Делился с болью, словно хлебом-солью, –

колымским бытом каторжным своим.

19 марта 2008

Публикация В. Преловской

Чайки слов

Литература

Чайки слов

ЛИТРЕЗЕРВ

Евгения КОСТЮКОВА

ОСТРОВ                                                                                                                       

Глянцевым птицам – вишни.

жаль, не минуют мили.

Выжат закат и выжжен.

Нежность почти изжили.

В чаще лилово-рыжей

прячется грех незрячий.

Чаша всё ближе, ближе...

Сердце всё чаще, чаще...

Вышит на небе крестик

взлётной иглой несчастья.

Частью твоей да честью

стану в часы причастий.

Низко лечу, но знаю –

где-то кудрявый остров

ждёт не дождётся стаи

глупых моих вопросов.

МЕНЮ

А солнце смеётся в колодце стихов.

Свободна по Сартру.

Глазунья ромашек,

коктейль облаков –

мой завтрак.

Змея-электричка. Ушастый народ.

Кондуктор по следу

крадётся лисою.

Что ж, время ползёт

к обеду.

И люди на блюде тоски.

Жаркий шарм

уютного «по’лно».

Жасминовый чай,

разговор по душам –

вот полдник.

В другую вселенную окна икон.                                                    

Желудок всё уже.

Перчёный да сочный

ночной баритон

на ужин.

ПЕПЕЛ ДЕТСТВА

Мне снится улица акаций,

ленты-лица.

Моргает окнами стоглазый

дом-убийца.

И аромат от булочек с корицей

из бабушкиной кухни

льётся-длится.

Наш благодушно-душный улей –

горечь мёда.

Шары воздушные надули

(дань полёту) –

они на небо, словно души… Кто-то

нас изначально создал для заботы.

Змей вопросительный

чудил в молочном небе,

а восклицательный салют –

весне молебен.

Дожди сожгли босую память.

Светел

мой лепет детства,

обращённый в пепел...

ЛОХ-НЕССКОЕ ЧУДОВИЩЕ

От сна мощей не чую помощи.

Ночь – бесконечный парафраз.

Душа – лох-несское чудовище –

рычит весной в озёрах глаз.

Чешуйчатые крыши щерятся

на близость неба. Постоянно –

буханка хлеба. Щедрый царь

отсыпал соли, словно манны.

А чайник ласково посвистывал.

Кольчугою – кусачий плед.

Молчальником случайной истины

сижу на интернет-игле.

Расчерчен дом в смешные классики,

здесь чайки слов летят впотьмах

в страну, где солнечные классики

распяли вечность на часах.

***

Господи, помоги

сирой твоей букашке.

Сердце послушно ляжет

в люльку святой руки.

Господи, Боже мой,

дальше – одни туманы.

Сонная рань поранит

комнатной пустотой.

Господи, не серчай,

что обращаюсь редко.

Там, за стеной, соседка

мужу готовит чай.

А за другой стеной –

топотом детских ножек

счастье мгновенья множит.

Да старики кино

смотрят вдвоём, ворча,

на пестроту рекламы.

Ластится жизни пламень

к яблочным душам чад.

Господи, тяжело

всуе спасаться верой

и стрекозой-химерой

биться в твоё стекло.

ТВОЁ ЛЮБИМОЕ ВАРЕНЬЕ

Вишнёвое безумство булькает,

снимаю пенку не спеша.

Обрывки из «Упанишад»

обёртками конфет шуршат

и убегают переулками

дырявой памяти. Доверчиво

над сладкой ложкою оса

кружит, хотя за домом сад,

точнее, лесополоса,

фруктовой щедростью отмечена.

Коты (врачующие гении)

на солнце греют животы.

Я, раскрасневшись от плиты,

пою молитву: «Ты, ты, ты...»

и для тебя варю творение.

пос. ОПОРНЫЙ , Ростовская обл.

Ниже плинтуса

Литература

Ниже плинтуса

ЛИТПРОЗЕКТОР

В последнее время пошла мода на названия по типу «Другой Сталин», «Другой Ленин», «Другой Брежнев», «Другой Петербург» и т.д. Теперь вот и «Другой Пастернак» появился. Что означает «другой»? Нетрадиционный, неизвестный, трактуемый так, как раньше это не делалось. Книга о Пастернаке построена на цитатах из личных писем Пастернака, а также ряда мемуаров, в том числе Ольги Ивинской и Ирины Емельяновой, напрямую участвующих в пастернаковской «истории», а также ряда материалов, к Пастернаку прямого отношения не имеющих. Лично я не вижу ничего недостойного (непристойного или недопустимого) в обращении к письмам выдающейся личности, тем более что они включены в литературный оборот, изданы, прокомментированы и т.д. Речь может идти только о том, для чего автор (в данном случае автор книги «Другой Пастернак») обращается к этим письмам. Для того чтобы ещё глубже, на основании интимных признаний великого поэта, душевных драм и потрясений проследить его жизненный путь, понять истоки появления тех или иных произведений или для того, чтобы принизить образ персонажа своей книги, показать его и его окружения низость, бытовую неряшливость и т.д.? Когда-то Пушкин в знаменитом письме к Вяземскому поднял эту тему. Он писал о ликовании толпы перед слабостями гениев: «При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе».

Мне кажется, что книга «Другой Пастернак», к сожалению, пытается показать, что Пастернак «мал и мерзок» с позиций даже не его кухарки или продавщицы в переделкинском сельпо, которые относились к Пастернаку, скорее всего, куда почтительнее г-жи Катаевой.