Литературная Газета 6255 ( № 51 2009)

В незнакомце, всё отодвинув, промелькнули прекрасные часы причащения его земляками благословенному празднику убоя скота. Перед тем, как потчевать друг друга душистым мясом, сородичи-скотоводы по старинному обычаю сажали подростка в середину, чтобы приобщить к своему делу.

– Как надо? Лаской, лаской и – мгновенно.

Девушки прыснули.

– Так делают мои земляки, мастера своего дела. Я лишь хотел вам напомнить: от гнева, страха, большого стресса – в крови у быка адреналин. Мясо будет нехорошее, невкусное.

– Пап, а что, если он прав? – вмешалась блондинка.

– Позвольте на прощание представиться. «Чёрт», как вы изволили выразиться, сударь, с Южного Урала, из республики Башкирия.

– Башкирия? – вдруг хозяин потянулся к нему. – Уф-фа? Мой отец… фатер… там пропал… Во время войны. Он был пленный...

– Пропал? Да, у нас были пленные. Я помню. Даже знал некоторых.

– Кристина, а ну-ка кофе нам! Мы с господином немного поговорим.

И довольно бесцеремонно подхватив гостя под локоть, повёл к беседке.

– Позвольте вас спросить: кто вы, чем здесь занимаетесь?

Он ответил.

– Ах, вот как. Я ведь тоже шахтёр, инженер. Только работаю не здесь, а в Дортмунде.

– Герр, что так рано забиваете быка? Ещё лето.

– К свадьбе дочери. Я этого быка купил заранее. Ещё зимой. Бычка…

– Похоже, свадьба будет большая.

– Да как вам сказать… Человек сто пятьдесят… – И вдруг, глянув на него: – С вами – сто пятьдесят один!

– Я-то каким боком? Разве что быть распорядителем праздника – тамадой по-нашему.

– А что? Подготовиться – и вперёд… Глупо мы вас встретили. Уж вы извините.

– Не за что.

– Знаете, если б кто мне сказал, где похоронен мой отец, был бы моим дорогим гостем…

В его прерывистом вздохе – живая, не надломленная память.

– Герр, а как выглядел ваш отец?

– Он был красив, высок… Впрочем, была примета: вот здесь, на лбу, пятно… пигментное.

– Имя?

– Ганс.

И сердце гостя дрогнуло.

– Йозеф, что с быком делать?

– Айн момент, битте.

Оставшись один, он напряг память… и словно вывалился из времени и родился заново. И вот он уже подросток, переживает счастливое мгновение, когда они с мамой приехали в Уфу. Остановились у добрейшей землячки. И на другой день во дворе дома увидели пленных. Двое мирно рыли канаву, а третий – лысый, от всего отрешённый – сидел в тени. Охраны не было. Мама пошла в дом, вынесла пирог с земляникой и протянула лысому. Она по себе знала, что такое быть узником. Пленный поднял голову и закивал:

– Данке. Филен Данк.* – И показал на него: – Сын?

Мама кивнула.

– У меня такой же, – молвил пленный.

И тут на его лбу он увидел большое пятно, по поверью – плохой знак.

Через пару дней утром они заметили: двое пленных в канаве плачут. Землячка, бывшая фронтовичка, могла изъясняться по-немецки, да и для него школьные уроки не прошли даром. И они услышали: ночью повесился Ганс. И ещё они от них узнали: тела умерших пленных складывают в штабеля, а как накопятся, не прочитав молитвы, бросают в яму и засыпают слоем земли. Мама тихо, будто самой себе, промолвила: «Душа будет летать здесь… и взывать к родным…»

Йозеф, вернувшись, присел напротив. Гость сидел ошарашенный фантастической встречей.

– Так верите, – заговорил Йозеф, – я по сей день помню слова и ласку папы. Мама моя умерла рано. Он задыхался от тоски по ней, не хотел больше жениться. Несчастье сблизило нас так, что мы стали одним целым… Он часто повторял стихи Гейне: «Но знать хотел бы я, со смертью куда уносится наш дух?  И где тот вечер, что затихнул, и где тот пламень, что потух?»

Наступила тишина. Гость прислушивался к чувству, такому знакомому и пронзительному в хоре земных чувств.

– Я смотрел на него как на святого. Каждое утро молюсь перед его портретом. Даже советуюсь с ним… – И после краткой паузы: – А есть там могилы пленных? Что спрашиваю – конечно, должны быть. Хотя мои письма остались без ответа. Я бы съездил. Ведь сейчас можно.

Гость не ожидал такого поворота.

– Нам нужна могила, – Йозеф заметно возбуждался. – Не дорожи мы могилами, не будь нашей памяти, знаете, как сложилась бы судьба немцев?..

Он почувствовал себя прижатым к стене.

«Подросток лишь честно и добросовестно запомнил всё, что увидел, узнал… а вправе ли я так же честно и добросовестно всё обнажить?» – быстро пронеслось в нём.

– Герр…– И, словно бросаясь в прорубь, выдохнул: – Могил нет.

– Нет?..

Йозеф смотрел на него, не мигая и полуоткрыв губы.

– Простите, герр, – сказал гость и, увидев, как глаза Йозефа увлажнились, низко опустил голову.

Спустя несколько дней строки с твёрдыми очертаниями, не искажённые игрой воображения, выплеснулись как искупление… И он послал их Йозефу под названием «Потомки Гёте».

Как призраки на грани тьмы и праха,

На лицах шрамы горьких их потерь, –

Потомки Гёте, Шиллера и Баха,

Пленённые, повергнув дух, теперь

Канаву рыли. Я пытал себя:

Корить ли их, или уйти, скорбя?..

Потом представший миг был так глубок.