Литературная Газета 6261 ( № 57 2010)

Офимью Фёдоровну ждали свои дела, а мы завели разговор о литературе. Сначала о Солженицыне. Свежа была в памяти кампания «массового осуждения народом» писателя. К Абрамову обратились с предложением присоединить и его подпись под очередным «коллективным» письмом. Абрамов и Солженицын были очень разными во многом, но их роднило то, что обоих благословил в литературу Твардовский: когда он был главным редактором «Нового мира», в его журнале увидели свет «Две зимы и три лета» и «Один день Ивана Денисовича».

Но вот героиня рассказа «Матрёнин двор» вызывала у Абрамова неприятие, желание противопоставить ей, кроткой страстотерпице, судьбы и поступки наших северных крестьянок. Он считал, что Александр Исаевич слишком её идеализировал: «Зря сделал из Матрёны икону…» Ну и ещё по некоторым позициям он расходился с Солженицыным. Это и попытались использовать. Но своей подписи Абрамов нигде ставить не стал, «хотя, – как он говорил, – её от меня особенно настойчиво добивались, так как я был тогда секретарём парторганизации Ленинградского отделения Союза писателей». Мало того, Фёдор Александрович всеми доступными способами постарался выразить своё резко отрицательное отношение к этой свистопляске вокруг Солженицына и свою поддержку его гражданской позиции. В те годы это был мужественный, принципиальный поступок..

И всё же мы с ним едва не поссорились в первый же день знакомства… Из-за «Мастера и Маргариты» Булгакова. Фёдор Александрович признался, что он не в восторге «от этой вещи». Все булгаковские фантасмагории, выдумки «на него лично не действуют», поскольку в реальной жизни, он знает, происходило куда страшнее «любых фантасмагорий». Я тут же взвилась. Живо вспомнился обыск у нас в квартире четыре года назад. Искали «Раковый корпус» Солженицына, «Белую книгу» в защиту Даниэля и Синявского, журналы «Грани» и «Посев»… Не нашли… Конечно, Фёдор Александрович ни сном ни духом не ведал о причинах моей неожиданной горячности, даже растерялся немного. И согласился всё-таки с тем, что право каждого писателя – выбирать близкий ему жанр, удобную художественную форму…

Тут, встревоженная громким разговором, заглянула в дверь хозяйка, но мы уже снова мирно макали житные сухарики в остывший чай. «Ты што, тётка, боишься, что мы тут дролимся сидим? Входи, входи смело, не помешаешь», – шутливо пригласил хозяйку в её собственную избу Фёдор Александрович.

Вскоре вышли втроём на улицу, и пока Офимья Фёдоровна подпирала палкой-сторожем дверь, Абрамов спросил: «Ну а хоть Белов-то вам нравится?» «Очень! Очень!» – ответила я горячо и совершенно искренне. Он явно обрадовался, но тут же начал озабоченно сетовать, что вот только зря Вася стал пьесы писать, не его это дело и не очень получается, – «а ведь сколько ещё мог правдивых, сильных вещей создать о северной деревне, о том, что хорошо знает и понимает глубоко…».

Да, спорщик он был отчаянный. Но, как точно подметил Лев Абрамович Додин, поставивший спектакль по прозе Абрамова, если собеседник твёрдо и доказательно отстаивает свою точку зрения, – его можно переубедить.

Стоило мне упомянуть о своих попытках поддержки издания отдельной книги об О.Э. Озаровской, как он: «А что такого сделала ваша Озаровская, кроме того, что нашла нашу Кривополенову?!» Возможно, он просто заводил меня, но я обиделась за Ольгу Эрастовну – талантливую писательницу, артистку, фольклористку, исследовательницу Русского Севера, – что тут же выпалила прочувствованную речь во славу этой замечательной женщины. И Фёдор Александрович поднял руки вверх: «Сдаюсь! Сдаюсь! Согласен, нужна отдельная книга об Озаровской…»

Узнав, что я не читала «Вокруг да около» – пожалуй, самую выстраданную им повесть, – Абрамов пообещал послать её. Обещание выполнил. «…Сегодня наконец отправил Вам свою книгу, а то ведь совесть замучила: ни письма не написал, ни книги не послал. Бога ради, не взыщите!» Он был очень обязательным человеком, откликался на каждое письмо – сколько же адресатов могут похвалиться перепиской с ним! Особенно земляки-пинежане.

Повесть «Вокруг да около» (1963) была поступком. Он впервые в нашей литературе поднял голос в защиту крестьянина. Первым написал о том, что, лишив колхозника паспорта, государство, по сути, превратило его в крепостного на своей же земле. Заступился за земляков-пинежан, что «годами робили за копейки на трудодень, а то и вовсе за «галочку». С сердечной болью рассказано в повести, как в «утонувших в траве» хозяйствах каждую осень уходили под снег неубранные до конца луга, а колхозникам для своей коровы и «на закрайках» подкосить не разрешалось… Как в безропотной нищете доживали свой век одинокие старухи, у которых сын ли, муж ли «пропал за слова» – и некому подсказать им подать на реабилитацию, добиться пенсии «за потерю кормильца»…

А в ответ получил пресловутое «коллективное» письмо «Куда зовёшь нас, земляк?», на несколько лет перекрывшее Абрамову доступ к читателям.

«В КРАЮ РОДНИКОВОГО СЛОВА»