Литературная Газета 6261 ( № 57 2010)

Тут подоспели и «Деревянные кони», сборник повестей, выпущенный в Ленинграде в том же 1972 году. Я получила книгу с надписью «…от Алькиного отца с благодарностью». После того как Фёдор Александрович прочёл в газете «Правда Севера» (он её и в Питере выписывал) мою рецензию на «Альку», он послал мне эту книгу с коротким письмом, где благодарил «за добрые слова о взбалмошной, непутёвой, но где-то и обаятельной моей девке». Среди моих предков, насколько мне известно, крестьян не было. Но после повести «Деревянные кони» чувство кровной, родственной связи с абрамовскими героями почему-то не покидает меня до сих пор.

…В мае–июне 1974 года Фёдор Александрович строил в Верколе свой дом. Зимой он купил, «как кота в мешке», за глаза у хозяйки, давно не жившей здесь, «самый скудный, быть может, по веркольским масштабам, домишко, но зато на самом прекрасном месте». Ради места и купил: рядом со знаменитой старой лиственницей, которая не раз упомянута в его книгах; на высоком «абрамовском угоре» над Пинегой-рекой – наискосок через дорогу, раньше стоял дом, где он родился и вырос.

Строил свой дом не в переносном смысле. Во всех строительных работах деятельно участвовал сам Фёдор Александрович. Учился плотницкому делу у лучших веркольских мастеров, возводивших ему дом практически заново; доставал стройматериалы, выбивал транспорт… Впрочем, об этом подробно рассказала в документальной повести «Дом в Верколе» Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова, вдова писателя. Мне же удалось в последние дни мая 1974-го увидеть своими глазами, как «писатель меняет профессию»…

«Правда Севера» направила меня в командировку, задание было связано с сельским хозяйством. А тут стало известно, что писатель Абрамов сейчас в Верколе. И моя начальница, вспомнив, что Фёдор Александрович знает меня заочно по публикациям в газете (бандероль на моё имя он послал в «Правду Севера»), поручила мне встретиться с ним и взять интервью…

…И вот, не сразу показавшись из-за угла строящегося дома, приближается ко мне невысокий мужичок в ватнике, резиновых сапогах, с непокрытой черняво-кучерявой головой, хмурый и сердитый. И топор из руки не выпускает… Позже, не раз перебирая в памяти подробности первой встречи с Фёдором Александровичем, поняла его настроение и реакцию на мой приезд. Человек только на пятьдесят пятом году жизни начал вить собственное «гнездовье» (его слово) на своей малой родине, спешил: ждала литературная работа – другой незаконченный «Дом», завершающий тетралогию «Братья и сёстры»; затем поиски и сбор материалов – запись воспоминаний пинежских старожилов для будущей «Чистой книги» (надеялся, что она станет главным делом его жизни), и ещё много чего было задумано…

А тут то строителям мешают работать «особенности русского национального характера», то вот незваная корреспондентка явилась так некстати. Да ещё от «Правды Севера»! Хоть и изрядно времени прошло, но ещё не утихла в нём обида на нашу областную газету за то, что организовала по указанию свыше открытое письмо «Куда зовёшь нас, земляк?» за подписями его односельчан. Словом, чувствую: интервью не будет. Но Абрамов, заметив, что я веду себя как-то странно для газетчика, спросил, как моя фамилия (не представилась при встрече из какого-то глупого самолюбия). А когда назвалась – передо мной был совсем другой человек. И топор был оставлен на время – правда, не без сожаления.

«НЕ ОТСТУПАЯ – БЫТЬ САМИМ СОБОЙ…»

Пока строился дом, Фёдор Александрович жил в отдельной «боковушке» у Александры Андреевны Постниковой, учительницы-пенсионерки, очень им уважаемой. Он тут же решил и меня устроить к ней – «чтобы вечерами после работы удобнее было разговаривать». А пока, поскольку до дома Александры Андреевны на другом конце Верколы около двух километров пути, Абрамов повёл меня пить чай к своей родственнице Офимье Фёдоровне Клевакиной, жившей почти напротив его стройки. Он её, несмотря на дальность родства, тёткой называл. И эту историю про «Офимьин хлебец» подбил её рассказать: как она придумала в военную «голодуху» высушить и смолоть мох – «чистенькой, беленькой», замесить («мучки живой, ячменной горсть была»), испечь, взять с собой на пожню, где всех удивила… «Некорыстные то были хлебцы военной поры», – с грустью вспомнил Фёдор Александрович. А в 1974 году мы с удовольствием хрустели сухарями из домашнего житничка (ячменного хлеба), и Абрамов сказал, что здесь, в Верколе, это его любимое угощение к чаю. Мне же вкус житника, испечённого в русской печи, был памятен ещё с военного детства…