Литературная Газета 6270 ( № 15 2010)

Отметим, что лучшим дирижёром был назван Валерий Платонов из Перми, адекватно отработавший на опере «Один день Ивана Денисовича». Было бы несправедливо по отношению к Александру Исаевичу, окажись опера про лагерных доходяг легче для прослушивания, чем произведение, положенное в её основу, для прочтения.

И вот теперь я вернусь к тому, с чего начал. Откуда раздвоенность «Маски»? Почему в программу попадают произведения выморочно-болезненные? Ведь я знаком со многими членами экспертного совета, и они производят впечатление здоровых людей. Страх? Желание угадать «народу нравится»?

Я призываю взять за образец Константина Леонтьева, который был некогда назначен цензором. И который поданные произведения вовсе не читал. Отдавал конюху и руководствовался его мнением. Полагая, что тот лучше знает, что народу полезно, а что нет.

Назову этот метод «Кистень Заратустры». И предложу именно им отбиваться впредь от Эйфмана, Симонова и иже с ними. Использовать его во всех сомнительных случаях. Сомнительным считать каждый. О зрительских лбах не беспокоиться. Поздно.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Двадцать пятый час

Они сражались за Родину

Двадцать пятый час

ПОБЕДИТЕЛИ

Егор ИСАЕВ

Поэма                                                                                                                                                                                         

1

Есть, есть он, двадцать пятый час,

Не в круглых сутках есть, а в нас,

Есть в нашей памяти о тех,

Кто под траву ушёл, под снег,

Ушёл за свой последний след

Туда, где даже тени нет.

И всё ж, я уверяю вас,

Он в междучасье есть, тот час,

Есть в промежутке том, куда –

Что сутки! – целые года

Вмещаются, как смысл в слова,

И где особенно жива,

И где особенно одна

Земля от горних сфер до дна.

Одна с утра и до утра,

От общей массы до ядра

Мельчайших атомов-частиц,

От скорбных до весёлых лиц.

Одна на миллиарды нас.

2

И вот как раз в тот самый час –

Не знаю, явь ли это, сон –

Но с пьедестала сходит он

И, верность подвигу храня,

Девчонку ту, что из огня

Он вынес много лет назад,

Баюкая, несёт в детсад

Сквозь Трептов-парк.

И там, в саду,

Укладывает спать в ряду

Других ребят, – о том и речь –

А рядом с ней кладёт свой меч,

Тот самый, коим искромсал

Громаду свастики, а сам

Тем часом – всё по форме чтоб –

Пилотку уголком на лоб

Хотел подправить, да забыл:

Пилотку ту осколок сбил

Ещё тогда, тогда, тогда…

Года, как за грядой – гряда.

Уж скоро вечность будет, как

Сюда пришёл он, в Трептов-парк,

Из тех обугленных равнин

В одном лице – отец и сын,

В одном лице – жених и муж,

В одном родстве на весь Союз,

Оплакан всеми и любим,

Пришёл и встал, неколебим,

На самый высший в мире пост

Лицом и подвигом до звёзд.

3

И вдруг… В горах ли что стряслось,

Земная ль отклонилась ось,

Подвижку ль сделал континент?

А может, просто в тот момент

Он сам – что тоже может быть –

Такой телесной жаждой жить

Проникся с головы до ног,

Что хоть и бронзовый, не мог

Он не пойти домой к себе,

Чтоб там размяться на косьбе,

Чтоб там во сне, как наяву,

Обнять жену свою – вдову,

Детей, внучат своих обнять,

А если мать жива, и мать

Обнять… И далее идти,

Чтоб службу памяти нести

Везде – мосты ли не мосты –

Узнать: на месте ль все посты,

И какого стоится им,

Друзьям изваянным своим?

И не забыть зайти притом

В далёкий тот и в ближний дом,

Зайти на боль от старых ран

И – с ветераном ветеран –

Побыть, горюючи, любя,

И взять отчасти на себя,

На свой врачующий магнит

Ту боль, что столько лет болит,

Взять, как берёт громоотвод.

4

Что ж, и такой вот поворот

Возможен здесь, но в этот раз

Он от берлинских новых штрасс,

Стараясь больше по прямой,

Не на восход идёт домой,

А на заход – в ту сторону,

Откуда ох как он в войну,

На том пожаре мировом,

Подмоги ждал в сорок втором,

Ждал: «Да когда ж он, второй фронт?!»

Ждал год и два и третий год,

А если кровью мерить – век!

Зато, когда второй Дюнкерк

Назрел в Арденнах, он не ждал

И миру мир принёс не в дар,

А в память, чтоб его сберечь.

Об этом, собственно, и речь,

И в этом смысл всего того,

Что так встревожило его.

Вот почему к Па-де-Кале

Идёт он не скала к скале,

А к человеку – человек,

Всё тем же курсом – на Дюнкерк,

Всё с тем же чувством, как тогда…

Года, как за грядой гряда,

Шаги, как за волной – волна.

Поводырём ему луна

И просьбы всех отважных, тех,

Кто под траву ушёл, под снег

На первой той и на второй.

5

И вот уж голос их травой

Восходит у его сапог:

«Спасибо, что тогда помог

И что пришёл сюда сейчас,

А потому послушай нас

У наших надмогильных плит.

Не всем же бронза и гранит,

Не всем же память во весь рост,

Лицом на зюйд, на вест, на ост.

Не всем: поскольку знаем, всем

В пределах наших двух систем

Не хватит камня и литья,

Чтоб всех поднять из забытья.

А хватит – тесно будет им

От нас, от каменных, живым.

Так много здесь погибших нас,

Парней, шагнувших за Ла-Манш.

Но трижды больше ваших, там –

По всем дорогам на Потсдам.

Да что там трижды – во сто крат.

Спасибо вам за Сталинград,

За Курск, за Днепр, за встречный тот

Удар с привисленских высот.

Когда б не вы – нам всем каюк!

Вот почему ты вправе, друг,

Стоять, как ты сейчас стоишь,

Чтоб Лондон видел и Париж,

Чтоб Запад знал и знал Восток,

Какой ты памятью высок

И что тебе ещё расти.

Пусть будет так. Но ты учти,

Нам тоже не одни холмы.

Мы – прах не просто, почва – мы.