Литературная Газета 6335 ( № 31 2011)

Как-то забывается и не берётся в расчёт социальный статус изгнанников первой волны эмиграции. Юная Марина была не «товарищ» и не «гражданка», а прирождённая барышня, барыня-сударыня (без тени привычной иронии). Когда в 1916 году она с молодым мужем Сергеем Эфроном и двумя дочками (вторая умерла в годы Гражданской войны) переехали в съёмную квартиру в Борисоглебском переулке, с ними в дом вселились семь человек личной прислуги. С учётом привычного для её семьи дореволюционного уклада надо ли напоминать, как тяжело ей было осваивать «новый быт»? Чем непривычнее бытовые тяготы – тем они тяжелее.

И вот в Лондоне в марте 1926 года случилось ещё одно чудо чудное: отсутствие повседневных бытовых хлопот. Ни стирки, ни мойки посуды, ни готовки на всю немалую семью. Она опять, как в дореволюционной России, была только поэтом. И поэтом, чрезвычайно высоко ценимым принимающей стороной в лице замечательного критика, выдающегося пропагандиста русской культуры (его учебник по русской литературе, написанный на английском языке для колледжей и университетов, до сих пор считается непревзойдённым) Дмитрия Петровича Святополка-Мирского.

Движимый, скорее, сочувствием к её бедственному положению, чем любовью к её творчеству, которое он, кстати сказать, не сразу оценил по достоинству, светлейший князь (Рюрикович) Святополк-Мирский использовал весь свой авторитет в английской академической среде (переговоры с влиятельной в лондонских интеллигентских кругах русской писательницей Тырковой-Вильямс, с известными музыкантами – в те времена их принято было приглашать на литературные вечера в качестве участников), чтобы эта поездка состоялась.

К приезду Цветаевой он напечатал в одном из ведущих лондонских журналов The New Statesman весьма подробную аналитическую статью о её творчестве, награждая прибывающего с визитом в Лондон никому тут доселе не ведомого русского поэта (к тому же женского пола, что было тогда редкостью) не просто любезными эпитетами или скороспелыми авансами. Нет, это была серьёзная попытка дать оценку словотворческому дару Цветаевой.

Стараниями Дмитрия Петровича были устроены, по некоторым сведениям, два, а по некоторым – всего лишь один творческий вечер. Во всяком случае, об одном из них, состоявшемся 12 марта (до сих пор исследователи спорят, где именно – в английском ПЕН-клубе, Русском доме или в Королевском колледже Лондонского университета, в котором читал лекции сам светлейший князь), сохранились письменные свидетельства. «Стихи доходили», – сообщила как о самом важном М. Цветаева в письме к Сувчинскому. И ему же написал Д. Мирский: «Вечер М.Ц. был удачен – особенно в денежном отношении (больше, чем я ожидал)».

И после поездки Цветаевой в Лондон, несмотря на некоторое охлаждение личных взаимоотношений, Мирский продолжал высоко ценить её творчество: «Цветаева – первая из поэтов-женщин России и второй по величине (после Б. Пастернака. – Л.Г.) поэт России».

Он много лет, почти до самого своего возвращения в Россию (в 1932 году), входил в комитет помощи Марине Цветаевой, который он же и организовал (вместе с известным адресатом ахматовских и мандельштамовских стихов – Саломеей Гальперн), и отдавал в этот комитет значительную часть своей зарплаты.

Эти деньги, судя по письмам Цветаевой, уходили в основном на оплату и обогрев жилья, и когда, с отъездом князя в Советский Союз в начале 30-х годов, помощь прекратилась, Цветаева написала отчаянное письмо в Лондон Саломее Гальперн, даме и состоятельной, и добросердечной. И мандельштамовская «соломинка» ещё некоторое время помогала поддерживать огонь семейного цветаевского очага, едва-едва теплившегося на холодном эмигрантском ветру в дальнем пригороде Парижа.

Только на первый взгляд может показаться странным то, что после возвращения в Россию Д.П. Святополк-Мирский ни разу не упомянул имя поэта Марины Цветаевой в своих многочисленных критических и научных статьях. Следует помнить, что в середине 30-х годов это было уже почти невозможно из-за всеобщего страха перед репрессиями. Тем более отрадно отметить, что ранней весной 26-го года ХХ века усилия Святополка-Мирского по созданию максимально благоприятных условий для визита Цветаевой в Лондон увенчались успехом. Ведь одной из причин цветаевской поездки из Парижа в туманный Альбион была попытка поправить тяжёлое материальное положение семьи. Дело усугублялось тем, что интеллигентный, любящий и понимающий муж Цветаевой – Сергей Яковлевич Эфрон – обладал, на мой личный взгляд, неистребимыми качествами натуры «вечного студента».

Он, безусловно, старался обеспечить случайными заработками жену и двоих детей, но у него – и вследствие тяжёлой общественной ситуации в Европе между двумя великими войнами, и вследствие личных особенностей характера – всё довольно часто сводилось к прекраснодушному прожектёрству. Это был многолетний супружеский союз младшего брата и старшей сестры, да простится мне такая вольность в определении неопределимого…