Литературная Газета 6336 ( № 32 2011)

Исторический фантом обретает угрожающе реальные черты. В повести Хаецкой история России XX века трактуется как история соприкосновения со злом, «влюбления» во зло. Однако в отличие от героев Старобинец отец главной героини находит силы не только осознать свою вину, но и принять на себя бремя ответственности. И он отыскивает блестящее решение этой проблемы: даёт девочке новый образец для подражания – не Гитлера, а Чарли Чаплина. Да, добро и зло порой неотличимы друг от друга, но внутренне они не имеют между собой ничего общего. В наших силах объяснить детям эту простую истину.

ЮВЕНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

В современной прозе детство часто связано с большой историей. Сквозь призму детского восприятия решаются вопросы памяти и беспамятства. Именно в советском детстве современная проза ищет исток «обнулённой» современности.

Один из самых ярких опытов такого возвращения – роман Василия Аксёнова Lend-leasing («Дети ленд-лиза»). В этом тексте история и детство сталкиваются самым жёстким образом. Это не просто трудности военного времени, которые можно и нужно преодолеть, – это крушение всех внушённых представлений о гуманности, о нравственных ценностях. Взрослые предают детей – после этого уже никакое предательство не зазорно.

Герой романа Акси-Вакси – сын врага народа. В романе его глазами мы видим картины, ставшие уже знаковыми для литературы XX века, – исчезновение родителей, ссылка, страх и непонимание, свидания с испуганным отцом. Но всё это переживается с новой остротой, потому что знакомые картины мы видим глазами ребёнка: «Мама пропала в феврале. Ей позвонил майор Веверс, так я слышал от отца. <…> В начале июля пропал и отец. <…> В конце июля приехала опермашина за Акси-Вакси. В большущей квартире все комнаты были уже запечатаны, кроме детской, где ребёнок ютился вместе с двумя русскими старухами, Евфимией и Авдотьей. Явились трое: два толстозадых дядьки и одна толстозадая тётка. Сейчас поедем к маме с папой, мальчик. Вот тебе от них конфета. Гадкая карамель. Стояла летняя светлая ночь. Старухи выли в голос, провожая единственного дитятю».

Сегодня эти воспоминания звучат неожиданно современно. Вот где, оказывается, предшественники современных «деревянных тёток», именем несуществующего закона отнимающих детей у родителей (описанных в недавнем романе мэтра детской литературы В. Крапивина «Тополята»). Все ужасы ювенальной юстиции, которые, надо думать, ещё ждут своего летописца, уходят корнями в забытое, но не забывшее нас прошлое.

Мифология советской эпохи, похоже, благополучно пережила этап постмодернистского развенчания и готова снабжать литературу XXI века новыми образами и старыми идеями. В этом контексте интересно сравнить два образа советского детства, представленных в повести Олега Павлова «Школьники» и романе О. Зайончковского «Петрович». В «Школьниках» жизнь молодого героя предстаёт с первого по десятый класс во всей её неприглядности. Социальная незащищённость, имущественное расслоение, безотцовщина, первые контакты с криминальным миром… Здесь и страшная директриса – воплощённая воля партии, как бы сошедшая с киноэкрана, и показательные суды, и пионерия с обязательным культом Павлика Морозова, и как кульминация – школьный «сеанс» антирелигиозной пропаганды.

Детство героя О. Зайончковского тоже советское и в ещё большей степени киношное. Как человек того же поколения, я могу сказать, что всё в нём узнаваемо, всё так и должно было запомниться нам, но это вторичная окультуренная память, навеянная советским детским «проблемным» кино. Только не «Чучелом», а чем-то вроде «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Нельзя не согласиться с В. Пустовой, когда она пишет о принципиальной бесконфликтности этого романа. Папа, который, «погуляв на стороне», всё-таки возвращается в семью, тракторист, который не посылает настырного мальца на три буквы, а катает его целый день на своём тракторе… Оптимизм этой вещи искусственного происхождения.

ИНФЕРНАЛЬНАЯ КЛЮКВА

Но искусственным может быть и драматизм. Так происходит в ещё одном «детском» тексте – «Весна на луне» Юлии Кисиной. Взрослеющая героиня этой повести, в сущности, очень благополучный ребёнок. Но в отличие от О. Зайончковского, который делает благополучие, тоже не без оговорок, впрочем, предметом художественного осмысления, Кисина ищет в сюжете бесконфликтного детства источник драматизма. Однако драматизм у неё подменяется регистрацией острых ощущений, без которых рассказ о взрослении был бы слишком пресным. Поэтому в повествование вплетаются микроновеллы о задушенных детях, призраках, спиритическом сеансе, на котором вызывают дух Жерара Филипа.