Литературная Газета 6345 ( № 44 2011)

Задолго до революций 1905 и 1917 гг. во властной элите империи русофобия уже стала заметным явлением. Тютчев критиковал пореформенных деятелей, презрительно относившихся к великороссам за их якобы нецивилизованность, а по сути, за особый народный характер, который нельзя подверстать под любимые ими западные образцы. Тютчев говорил, что эти сановники, смолоду пребывая в среде, близкой их немецким и польским матерям, привыкли "медиатизировать" русскую народность. То есть относиться к ней как к средству для каких-то своих аристократическо-олигархических целей.

Тютчев в 1855 г. так подвёл итог царствованию Николая I: "Сознание своего единственного исторического значения[?] совершенно утрачено[?] в так называемой образованной, правительственной России". Это было приговором. Тютчев, знавший верхи империи как свои пять пальцев, отмечал, что "власть безбожна" и "все сочувствия династии - немецкие". Достоевский вторил единомышленнику: "Эх, кабы они в верхах поняли, но ведь ничего не поймут".

Сановная знать, а за ней и большая часть интеллигенции всецело ушли в подражательство: одни - английским лордам, другие - немецким марксистам. О Руси самобытной они забыли, вот она и сошла со своего естественного пути.

В советском XX веке "безнародность" политики и жизни в конце концов только усилилась. Писатель Леонид Бородин так "подводил черту" под советским периодом, не вернувшимся к русскости "по Пушкину, по Тютчеву":

Сквозь песни молодецкие

Мы ищем нашу Русь.

Нам бабки досоветские

Вложили эту грусть.

Но тропы опечатаны.

Не тронь! / Не воскреси!

Последние внучата мы

Несбывшейся Руси!

Западнизм разных типов преобладал в политической и интеллигентской элите. Железобетонный марксизм, въевшийся в сознание номенклатуры, не давал ей понять правду русской жизни. Русские партийцы сдерживали русских художников, учёных и общественников. Национальная элита оказалась расколотой, как и до 1917 года, что предопределило крах 1991 года.

В 60-е годы наступило состояние, типологически сходное с тем, которое было до революции, когда верхи не давали свободу действия Пушкину, Ивану Киреевскому, когда преследовали национальную прессу. Политика верхов, как и прежде, торила дорогу прямым радикалам-западникам.

Аберрация сознания советской верхушки соответствовала росту её безнравственности. Государственники Андропов, Крючков и практически все деятели их ранга с таким же самоубийственным для страны рвением, как и когда-то Бенкендорф, преследовали носителей русского самосознания и тем самым плодили внутренних врагов Отечества. Носителям русской идеи не дозволяли даже излагать свои взгляды, не говоря уже о том, чтобы пустить их в политику.

Вспоминаю, как мне, много выступавшему с публичными лекциями в Самаре и области в 80-е годы, никакого труда не стоило увлечь ауди[?]торию словом о русской традиции самобытности, её классиках и современниках. Люди в НИИ, отделениях милиции, колхозах, заводских коллективах сочувственно слушали изложение мыслей Карамзина, Пушкина, славянофилов и почвенников, соглашаясь, что "это наше всё". Народ тянулся к родному, власть же влеклась к другим рубежам. Нехватка духа народности привела к параличу воли. Они были больны забвением всего русского, о чём как системном недуге двести лет назад сказал Карамзин. Но "Записка" его была запрещена не только в большую часть царского времени, но и в советский период.

Петербургский исторический цикл до сих пор не завершён, хотя несколько поколений носителей русской идеи, начиная с Фонвизина и Карамзина и заканчивая Флоренским, Солженицыным, Шукшиным и другими, предлагали и предлагают элите пути возвращения России на круги своя. Пока она глуха к пророкам своего отечества, как заметил однажды Высоцкий.

К сожалению, в постсоветское время главный элитарный порок прошлого - безнародность - не преодолён. Правящие круги, всё твердящие о "многонациональной стране", стараются не замечать русских, коих в стране около 80 процентов, и оттого жизнь становится всё страшнее. Представители бывших советских народов, почуяв усиление потребительского отношения верхов к русским, активно встроились в созданный ещё большевиками режим всемерной эксплуатации России.

Множатся протесты граждан, доведённых до отчаяния наркодилерами и бандитами из этнических группировок.

Власть вместо наведения порядка в милиции-полиции, сообразуясь с правилом Карамзина "искать людей", пытается искать лишь новые "сухие формы", не устраняя беспочвенности своего стиля. Всё тревожнее становится в стране. Неужели власти думают, что такое унизительное для русских положение может быть благотворным?

"Правила, мысли народные[?] лучше всех бренных форм", - писал Карамзин. "Казна богатеет только двумя способами: размножением вещей или уменьшением расходов, промышленностью или бережливостью". Ни то, ни другое правило у нас не соблюдается. Зато всё хотят закупать за рубежом - танки, самолёты, корабли[?] Затратных, не нужных народу прожектов "тьмы и тьмы".