И вдруг этот человек с ограниченными возможностями (хотя вдруг только в сказках бывает) поступает на режиссёрский факультет к самому Георгию Товстоногову, а потом[?] В то время, когда строили баррикады вокруг Белого дома и Борис Ельцин призывал защитить демократию, стоя на танке, Фиссон совершил не менее мужественный поступок, по крайней мере для себя - начал строить свой театр без копейки в кармане. С помощью сарафанного радио он собрал вокруг себя небольшую группу единомышленников, альтруистов, мечтающих о необычном карнавальном театре, настраивающем зрителей на оптимистическую волну. Может быть, это желание возникло вопреки хмурому питерскому небу, а может, из-за надоевших серых будней, но факт остаётся фактом: они хотели создать такой мир, пусть и условный, где были бы все счастливы - и взрослые, и дети. К тому же перед ними маячил пример Славы Полунина, который слинял за рубеж, и там его носили на руках, а тут команду никому не известного Фиссона никто не собирался носить на руках. Да многие и не верили в столь сумасшедшую идею.
Прорыв произошёл на спектакле "Секонд-хенд". Тогда в стране шёл передел имущества, закрывались заводы, фабрики, учёные оказывались за чертой бедности, а новая прослойка общества под названием "бомжи" заполняла пустующие подвалы, рылась в мусорниках, пытаясь найти там гуманитарную помощь высокоразвитых стран. Одним словом, все испытывали кризис, кроме Вадима Фиссона, которому спровоцированный хаос служил питательной средой для замысла об униженном, но не сломленном человеческом достоинстве. Трое наивных бомжей живут в доме из картонных коробок, пустые полиэтиленовые бутылки используют как вазы для бумажных цветов, по ночам смотрят на звёздное небо и видят в нём ангелов, спускающихся на грешную землю. В этих чаплинских героях было столько сердечности и доброты, что слова оказывались лишними, и так всё было понятно: бедолаги "питались" чувством красоты и юмора, а удобства, комфорт - всё это в последний путь с собой не возьмёшь[?]
Позже объехавший полмира "Комик-трест" назовут невербальным театром, поскольку в нём нет монологов и диалогов. Разве только отдельные реплики типа: "дрынь - брынь", "упс" и так далее, непереводимое. При этом всегда есть чётко выстроенный сюжет, состоящий из пластических дивертисментов, где смех и слёзы живут в своё удовольствие, рождая очистительный катарсис. Впрочем, Фиссон не любит пафосных слов. Оно и понятно, ведь ему дорог каждый день, прожитый, как последний, поэтому на всякую белиберду нет времени.