Литературная Газета 6379 ( № 27 2012)

Пугает элиту другое - духовный протест и ростки самоорганизации. Её пугает возможность появления катакомб, собирающих не фанатиков, а людей, взявших барьер сложности и готовых выдержать испытание властью. Поэтому она отчаянно плодит бездуховность - создаёт гнилую среду, где увязнет любое сопротивление. Она добивается того, чтобы актив опустил руки и сдался. Она погружает общество в равнодушие, сплетни и гедонизм. Элита сознательно снижает уровень образования. С каждым годом обязательных предметов становится меньше, а скоро останется один - курение конопли. И эротический массаж ещё введут как дополнительный стимул посещать школу.

Элита целенаправленно долбит по мыслящей части общества, которая не смотрит шоу, не читает таблоидов и сама направляет своих детей. Она упорно пытается подсадить её на постмодернизм.

По сути своей постмодернизм - это творчество обезьян. Это сучья свадьба вместо культуры. Это выхолащивание смысла под лозунгом "Искусство имеет право на всё". Это стёб и монтаж. Символ веры постмодернистов - хаос.

Постмодернизм рождён как утиль. Осознание своей вторичности наполняет его беспощадностью ко всему, что первично. Он нападает на то, что создано и осмысленно, с бритвой в руке, как безумец. Он режет и склеивает несоединимое, упиваясь своим шутовством. Он стремится пририсовать рога к каждой иконе. Его смех истеричен и исполнен нездорового торжества.

Как любой ублюдок, постмодернизм был лишён будущего и мог умереть вскоре после рождения. Но он выжил и вполне преуспел. Он оказался востребован как эстетический терроризм. На него сделали ставку, как в своё время сделали ставку на художественное безумие и экспериментаторство, уводящее искусство с дороги социальных протестов. Он должен был превратить культуру в поле эстетской игры и породить нового, вальсирующего человека, который бежит от всякой серьёзности и реагирует лишь на то, что сейчас в моде.

В середине девяностых годов вышел роман "Чапаев и Пустота". Книгу эту навязывали русскому обществу фанатично. Её проталкивали так, как не проталкивали ещё ни одно произведение. Издателям пришлось добиваться своей цели поистине героическими усилиями, потому что произведение это бездарное. Его литературная ценность, как все понимали, строго равна нулю, а вот политическая представлялась огромной. На сцену выходил русский постмодернизм. И надо было во что бы то ни стало навязать его интеллигенции. Нужно было запудрить мозги той части общества, где формируется социальный актив.