Литературная Газета 6391 ( № 44 2012)

Вот в чём всё дело: войдя в классику через несколько лет, вы входите в неё другим человеком, вы прочитаете её по-новому[?] и не всегда это к лучшему. Увы, я, страстно любя "Анну Каренину", уже не прочитаю её с тем же чистым восторгом, что в двадцать лет: сегодня накопившийся груз редакторского опыта против воли тянет искать и находить в ней сюжетные огрехи - и мне приходится его отключать, отключать, отключать[?] Но если сравнивать с тем, как я читала классику в школе, - разве можно относиться ко мне, тогдашней, всерьёз? Да ни в коем случае! Я тогда была "эмбрионом", как говорит (о себе в юности) одна моя весьма уважаемая и многоопытная старшая подруга.

Айзерману приходится относиться к "эмбрионам" всерьёз. Ведь он - школьный учитель, он должен полагать, что если десятиклассник не желает вникать в Толстого и Достоевского, - это печально и неправильно, и возможно, что этот молодой человек уже никогда не откроет Толстого и Достоевского.

И такая вероятность вправду есть, и она действительно чревата разрывом между поколениями и отсутствием этической глубины. Что делать, чтобы уменьшить эту возможность? Поскольку в моём случае от учителя не зависело ничего, я склонна недооценивать роль учителя. Зато очень хорошо знаю, как велико влияние родителей. Нет, в нашей семье не обсуждали за обедом "Братьев Карамазовых", не читали "Воскресение" перед сном. У нас дома вообще мало говорили о классике. Но я всегда знала, что "Война и мир" - великая вещь, и она уже, хочу я этого или не хочу, часть меня. Я знала, что моя прабабка, которую совсем не помню, любила Островского. И желание понять прабабку, с её трудной крестьянской жизнью, побудило добросовестно прочитать почти всего Островского, хоть в отрочестве я была к нему довольно равнодушна.

Недавно у меня на глазах парень смачно плюнул на тротуар. Девушка, которая была с ним, одёрнула его. "У меня привычка, - объяснил ей друг. И добавил: - И у моего отца такая же привычка". В этом всё дело. Дети перенимают привычки родителей.