А у театра-то - такие возможности! Как личность и как "материал" актёр не требует специального осовременивания, он пришёл с сегодняшних улиц, из гущи сегодняшней жизни. Всё, что он есть, - это нынешний день, записанный на самом живом и сложном "носителе" из возможных. Надо только освободить его "я", этого всемогущего джинна, которому (почему-то мы боимся это признать) в последние десятилетия редко позволяли выбраться из бутылки.
Вспомним, как почти мгновенно преобразился театр, когда в середине минувшего века режиссура выпустила на волю человеческую сущность актёра, увидела в нём не материал для спектакля, не "карандаш", послушный чьим-то рукам, а соавтора-единомышленника. Без опоры на актёра-личность, актёра-художника не было бы того поразительного обновления театрального языка, того влияния сцены на общественное сознание и нравственность. Так называемый исповедальный способ игры изменил отношения между залом и сценой. В театр пришли иные энергии, критики заговорили об актёрской теме, о личной жизненной позиции участников спектакля.
Олег Ефремов, начиная "Современник", утверждал, что они - новая студия Художественного театра, что в основе их реформы - идеи системы Станиславского, воспринятые сквозь призму новых общественных и эстетических обстоятельств. Тогда многие восприняли эти его заявления как способ обмануть "око недреманное", чтобы выжить под официально одобряемым знаменем. Однако на самом-то деле Олег Николаевич, если и лукавил, то самую малость. Способы игры в "Современнике", на Таганке (да-да, и на Таганке, неслучайно Любимов, причём один из немногих своих коллег, прилежно ходил в ВТО на занятия М.Н. Кедрова по системе), в какой-то мере у Эфроса и Товстоногова были близки мечте Станиславского о сценической правде существования актёра, за образом не теряющего самого себя. Конечно, всё это разные театральные миры, но в их основе - единство фундамента, на котором они были построены. И у ранней Таганки при всей великолепной условности её спектаклей уникально открытый способ актёрской игры, агрессивная, направленная в зал живая энергия были одним из существеннейших элементов эстетики Юрия Любимова. И совсем не для красного словца утверждал Ежи Гротовский, что самым лучшим учеником Станиславского был Мейерхольд.