Гжегож ГАУДЕН
: Молодая польская литература пытается разобраться с нашей историей, точнее, с её нынешними последствиями. И речь идёт не о реконструкции исторических событий, а об исследовании современного польского самосознания. Это вопросы о том, насколько сознание современного поляка является продуктом традиционного католицизма и сформировавшейся под его влиянием определённой модели семейного воспитания; насколько мы в состоянии противостоять антисемитизму; насколько глубоко мы отдаём себе отчёт в крестьянских корнях большинства поляков; чем мы можем гордиться, а чего должны стыдиться. Это лишь некоторые проблемы, которые появляются в общественном дискурсе и в литературе. Интересен также факт появления большого числа писателей non fiction. Говорится даже о польской школе литературного репортажа.Мечислав ОРСКИЙ:
Польская поэзия была на подъёме в 70–80-х годах в Европе после переводов Ружевича, Херберта, поэтов Новой волны, позднее – Шимборской. Некоторые английские критики тогда писали о влиянии польской лирики на творчество молодых английских поэтов. В конце 80-х и в начале 90-х годов в нашей поэзии произошёл почти что коперниковский переворот. После ряда публикаций переводов новой американской поэзии наши молодые авторы начали отходить от прежних образцов поэтики символизма, в частности французского и немецкого (Рильке, Рембо, Аполлинер и др.), а также авангарда в широком понимании этого слова и направили свои творческие усилия на пересмотр поэтического языка, на поиск новых выразительных форм, совершенствование художественного мастерства, отодвигая на задний план идеологические проблемы. Такого рода развитие литературного процесса, несомненно, затрудняет международное общение: утончённый языковой код лирики многих поэтов, во главе которых стоит вдохновляющий молодёжь Анджей Сосновский, сложен для перевода, как сложно было переводить до сих пор малоизвестное за границей творчество представителей «лингвистической поэзии» – Тимотеуша Карповича или Мирона Бялошевского.Адам ПОМОРСКИЙ:
Я не разделяю вашего энтузиазма. Мне кажется, что и в Польше, и в России, и во многих других европейских странах сейчас царит эпоха не великой поэзии, а скорее, поисков и попыток создать новый стиль и новый язык. Поэтический язык возвращается в некую домодернистскую фазу. Когда человеку чуть больше двадцати лет, он склонен повторять старую еврейскую поговорку: лучше уже было. На моей памяти у нас, в Польше, включая и авторов, работающих в эмиграции, сияло, пожалуй, самое яркое поэтическое созвездие: Вежинский, Ивашкевич, Ват, Пшибось, Милош, Свирщинская, Ружевич, Бялошевский, Фицовский, Херберт, Хартвиг, Вирпша, Ворошильский, Шимборская, Гроховяк, Милобендска, Воячек, Баранчак, Корнхаузер, Загаевский, Крыницкий (и все они, кстати, переводились на русский). Сегодня я вижу порой выдающиеся таланты среди молодого поколения, но новое созвездие не вспыхивает – каждый существует сам по себе. Лирика, можно сказать, утратила часть своих общественных функций. Настали времена интеллектуализированной прозы и небеллетристической литературы.Александр ФИУТ:
Множественность художественных и интеллектуальных поисков не позволяет точно определить основные тенденции в польской поэзии. Тем более что рядом публикуются поэты совершенно разных поколений. То есть старейшие польские поэты – Тадеуш Ружевич, Юлия Хартвиг и Уршула Козел, поэты так называемой Новой волны – Адам Загаевский и Рышард Крыницкий и, наконец, поэты младшего поколения, такие как Мартин Светлицкий, Эугениуш Ткачишин-Дыцкий и наиболее даровитый, с моей точки зрения, Томаш Ружицкий. Образно выражаясь, современная польская поэзия напоминает шведский стол, на котором каждый может найти для себя что-нибудь вкусное.