Литературная Газета 6427 ( № 33-34 2013)

Отсюда напрямую вытекает и некоторая ограниченность тем и приёмов. Я убеждён, что в подростковой литературе недопустима откровенная эстетизация зла, его оправдание. Следовательно, приём «ищи хорошее в плохом» использоваться должен осторожно, ведь подросток может попросту не понять, что хотел сказать автор. Или понять совершенно превратно, подхватив только поверхность. Впрочем, если судить по школьной программе, к старшей школе люди уже должны вполне разбираться в литературных тонкостях и авторских замыслах.

– А если судить по жизненной правде?

– То есть соответствует ли школьная программа уровню учащихся? Здесь всё очень по-разному. Встречаются герои, опережающие школьную программу по литературе года на два, на три, чуть ли не на уровне филфака. Есть те, кто эту программу не освоит никогда. Основная масса, при условии достаточного прилежания, вполне способна понять суть нравственных терзаний Раскольникова и причину метаний Григория Мелехова. А вообще мне порой кажется, что подростки, особенно активно читающие, через подростковую литературу частенько просто перескакивают, сразу обращаясь к литературе взрослой либо к откровенно жанровой.

– Может быть, они просто раньше прочитывают подростковую?

– Прочитывают. Квалифицированные читатели или те, кому помогают в выборе родители или библиотекари. Те, кто читает самостоятельно, стихийно, думаю, мимо специфических подростковых текстов часто проскакивают, к сожалению. Со мной было так, многие подростковые книги я прочитал уже в возрасте, когда заинтересовался темой. Ту же «Динго». А в юном возрасте я не «Динго» читал, я Кинга читал.

– Вы сумели снова ввести в юношескую литературу тему Великой Отечественной войны. Для чего сейчас беседовать с детьми о войне?

– Для того, что о ней не беседовали толком с начала 90-х. Для того, что в головах даже двадцатилетних молодых людей серьёзный по этой теме бардак. Иногда катастрофический, точно вместо уроков истории в школе они Геббельса по радио слушали. Кто такой Лёня Голиков, не знают уже два поколения школьников. А почему, собственно? Любой народ помнит своих героев, это ведь даже не пафос, это вопрос самоуважения. Американцы вообще своих героев всему миру транслируют – и реальных, и выдуманных, а мы как-то нет. А иногда даже стесняемся, иронизируем, переосмысливаем. Матросов не падал, Гагарин не летал, Голиков… А его мы вообще забыли. Нет, я совсем не хочу, чтобы было как в моём детстве: унылое заучивание отжатых биографий пионеров-героев шестым уроком под присмотром равнодушных вожатых, что вызывало лишь отторжение и раздражение и как раз во многих юных умах поселяло сомнения и иронию. Но говорить как-то надо. Кто не любит своих героев, рано или поздно полюбит чужих.

– Вышла новая ваша книга с несколько пугающим названием – «Мертвец». В чём замысел и, если уж на то пошло, воспитательная идея её?

– Книжка сочинялась лет шесть назад, в период увлечения вопросом «отцы и дети». Планировал написать цикл о жизни в небольшом провинциальном городке, чтобы в каждой истории поднималась определённая тема. Третья книжка, юмористическая, до сих пор не написана. Вторая, про любовь, как раз «Друг-апрель». «Мертвец» – первая книга: отцы/дети, социальное неравенство, непонимание и нежелание сделать хоть шаг в направлении к другому.

Основная воспитательная идея? Не только родители должны понимать детей, но и дети должны стараться понять родителей. Понимать окружающих и учится довольно обозлённый главный герой.

– Иногда звучит мнение, что детской и подростковой литературы сегодня нет. Как вы относитесь к этому утверждению?

– Сторонники «небытия» детской литературы аргументируют свою позицию тем, что нет литературы как явления. Есть отдельные авторы, книги, достижения, но как институт детская и подростковая литература осталась в далёком прошлом, когда были… Тут обычно следует список того, что было раньше (кафедры на филфаках, критики, специализированные издательства и тиражи, имена, общественный резонанс) и что отсутствует ныне.