Литературная Газета 6428 ( № 35 2013)

«Гадюшник» – тринадцатая по счёту книга автора. Ни о какой объективности в освещении происходивших в Ленинградской писательской организации процессов речь не идёт – уже в хлёстком названии увесистого фолианта явно обозначена позиция автора.

Манипуляция документами – приём нехитрый; всего-то надо вывалить на читателя ворох архивных материалов и снабдить комментариями, в которых с уверенностью очевидца объяснить, где чёрное, а где белое, кто плохой, а кто – жертва обстоятельств.

Главный объект инвектив Золотоносова – это писатель Даниил Гранин. Есть ещё фигура поэта Прокофьева, предшественника Гранина на посту главы ленинградских писателей; он в интерпретации Золотоносова кажется инквизитором от литературы и явным анахронизмом уже в «оттепельные» годы. Но сегодня многие изменили взгляд и на эту фигуру. Вот и Александр Кушнер недавно публично назвал Прокофьева «неплохим поэтом». А Эдуард Пашнев и вовсе написал о Прокофьеве из-за океана: «Хороший поэт, толстый, добродушный человек[?]»

Как и каждый человек, Гранин, разумеется, не безгрешен, но автор настойчиво указывает на пороки писателя, стараясь максимально очернить имя живого классика. Таковы законы жанра разоблачений. И для осуществления задачи «демифологизации» хороши все средства.

Чтение приведённых в книге материалов – дело утомительное. Остаётся неприятный осадок. «Прозаседавшиеся», более точного слова не подберёшь. Так, ленинградские писатели-коммунисты подвергли жёсткой критике поэтессу-блокадницу Ольгу Берггольц и нобелевских лауреатов Иосифа Бродского, Бориса Пастернака, Александра Солженицына. История расставила всё по местам: хулители в основной массе забыты, побиваемые камнями инакомыслящие увековечены. Да, это не должно повториться, да, художника нельзя заставить ходить строем, как нельзя приказать светить солнцу в заданные часы или установить для птиц единую тональность. Но неужели не было ничего хорошего в деятельности огромной организации? Никому не помогли? Не посеяли хотя бы «разумного и доброго», уж если не «вечного»? Быть не может!

И не стоит забывать, что, когда Гранин возглавлял Ленинградскую писательскую организацию, он был не просто литератором, но политиком, а тут уж без маневрирования никак нельзя. Но Даниил Александрович нам интересен как художник слова, чьему перу принадлежат «Искатели», «Иду на грозу», «Зубр», он интересен нам как соавтор «Блокадной книги» – в этих произведениях слышен его голос писателя и гражданина.

У неискушённого читателя по замыслу автора, вероятно, должна родиться мысль: может, и не стоит ностальгировать по этому совку, раз там такое творилось? Золотоносов намеренно сводит историю страны к собраниям, на которых и впрямь – чего скрывать – было много словоблудия. Но ведь не ограничивалась жизнь выступлениями, прениями, репликами и подковёрной борьбой! Ведь великая русская литература не исчезла, не оскудела, а продолжала пополняться шедеврами и в советское время. Всё это автор, несомненно, знает, но упрямо гнёт свою линию – ведь ломать куда легче, чем строить, и книга с деструктивной концепцией быстрее найдёт издателя, а потом слава, пусть и Геростратова, хоть на миг озарит темноту в душе.

Владимир АРТАМОНОВ

Вертоград изречённый

Лидия Григорьева, без сомнения, получила свой дар, "прозрений благодать", «из первых рук». Её жизнь, её творчество - многогранный роман о саде земном, через энергетику поэтического слова перерастающем в небесный вертоград; сокровенный рай земной в её стихах становится «вертоградом изречённым», драгоценным достоянием всех, кто соприкоснулся с поэтическим миром Григорьевой.

Почему поэтов так манит, притягивает тема сада? С древнейших времён в мировых религиях, в том числе в христианстве, сформировались представления о саде как о прообразе утраченного рая. Не устояла перед ним и Лидия Григорьева, оставила свой изящный след:

Дорожки ботанического сада.

Лианами опутаны ступни.

Мелькает тень преступного де Сада,

смотри, не оступись и не спугни.

Тогда увидишь, как в зелёном мраке,

в тени роскошных замшевых дерев,

появятся магические знаки

и вспыхнут, и поблекнут, отгорев.

Григорьева умеет мгновенно рождать и множить свои поэтические сады, прекрасные то как мыльный шар в радужно-прозрачном сверкании, то как подброшенная в воздух зимняя чёрно-белая схема, одним дуновением вдохнуть в них Божий дух. Да, её мир хрупок на вид, но разве не так же хрупок сам человек и всё мироздание? И разве не удивительно сильна эта хрупкость – ведь человек может легко умереть от лёгкого удара в висок и прожить длинную полноценную жизнь после того, как пуля пробила ему голову?!