Литературная Газета 6429 ( № 36 2013)

– Да. Но сначала они были эпизодическими. Сделали высокотехнологичные протезы пострадавшему в ходе межнационального конфликта в Таджикистане, взяли шефство над детским домом. Для работы же на постоянной основе нужны были волонтёры, и мы объединились с ребятами, опекающими детей, проходящих курс лечения в научно-исследовательском институте радиологии в Москве. Помимо онкологического центра наши добровольцы работают в роддоме, отговаривают от опрометчивого шага женщин, решившихся на аборт. Для сбора средств именно на эти проекты мы создали целевой фонд «Образование, просвещение, здоровье». Стараемся привлечь туда не только корпоративных жертвователей, но и простых наших сограждан. Ведь участие в социальной работе позволяет нам делать мир лучше, как бы высокопарно это ни звучало. Это тот самый позитив, который так нужен сегодня людям.

– Это ведь очень разноплановая работа, сколько у вас сотрудников?

– Обходимся небольшим человеческим ресурсом – всего 11 человек, включая членов правления. Выполняем по несколько функций: мы и фандрайзеры, то есть ищущие средства, и кураторы проектов, и аналитики. Часто к нам обращаются крупные корпорации с просьбой сделать анализ развития той или иной научной тематики, определить перспективы решения проблемы, назвать тех, кто держит лидирующую позицию. Любая крупная корпорация раз в три года такой ландшафтный анализ делает. Мы (а среди нас два химика, два биолога, два математика, один физик) – опытные специалисты по такому научно-техническому ландшафтному консалтингу.

– Почему не работаете с фармацевтами? Там деньги есть, к тому же участие в создании лекарств от смертельных недугов уже само по себе социальный проект.

– Я – химик-фармаколог, работала в фармацевтической компании, хорошо знаю, что там происходит. Фармацевтика – очень сильно заформализованная область, поскольку связана с человеческими жизнями, а в стране нет мощностей для проверки лекарств по международным стандартам. Мы пять лет, до кризиса 2008 года, поддерживали проект по переделке вивария в Черноголовке в международный сертификационный центр. Использовали все свои возможности, чтобы привлечь государство, частные компании, международные корпорации, но денег так и не нашли, и центр до сих пор не работает.

Когда началась перестройка, было принято решение закупать лекарства за рубежом, и вся тонкая химия России была практически разрушена. В 2008 году наш фонд курировал три фармацевтических проекта, и на выходе могло бы быть три уникальных лекарства, которые мы должны были исследовать по международным стандартам. Но где исследовать? И, главное, на что? Мы даже синтезировали действующее вещество, чтобы испытать хотя бы на мышах: обошли все бывшие заводы Советского Союза, но… Люди ушли с заводов, оборудование развалилось. Пришлось заказывать научную работу в одном из московских химических институтов.

Ещё хуже обстоят дела с исходными веществами для синтеза. В советские времена их выпускала наша промышленность, теперь нам пришлось закупать их в Китае, потом модифицировать в Голландии, и лишь затем они попали к московским химикам. Всю эту работу – заказать, модифицировать, доставить в Москву – проводила я лично, потому что если бы это делали учёные, когда бы они занимались своей тонкой химией?

Найти деньги на путь от пробирки к мелкой серии очень трудно. Российские венчурные компании сюда средства не вкладывают, а если и вкладывают – как фонд Бортника, например, – то миллион рублей. А этого очень мало.

– Наталья Алексеевна, как я поняла из нашего разговора, привлечь частные средства в науку, которая то ли выдаст результат, то ли нет, совсем непросто. То есть понятно, почему данное почти год назад поручение президента об изменении системы финансирования науки, предполагающее увеличение доли частных инвестиций, до сих пор не выполнено.

– В 2005 году государство начало наконец давать деньги на науку. Но как! Основные результаты такого финансирования – правильные, с точки зрения Минфина, отчёты. В итоге вместо научного прогресса получается освоение средств. И конечно, это понимаем не только мы. В прошлом году Минобрнауки бросило клич по стране – кто имеет опыт финансирования науки через частные инвестиции? Откликнулись мы и Фонд содействия отечественной науке, куда деньги поступают от конкретного олигарха. Таких, как мы, кто собирал бы на науку с миру по нитке (а у нас хороший получается фонд – больше 100 млн. в год), и нет в России.